поучаствовал в рекламе пива и автомобилей, его стали узнавать на улицах. Когда же местная «братва», обеспокоенная слишком быстрым ростом благосостояния одного отдельно взятого человека, намекнула ему, что вообще-то таким богатым лохам положено делиться, то почти все они в течение недели угодили в переделки — от довольно безобидных (вроде падения в пьяном виде в выгребную яму на шашлычной даче) до вполне серьезных и кровавых перестрелок с конкурирующими группировками, где многие полегли навечно. После этого «наезды» прекратились — связываться с Петуховым отныне «братва» почитала делом опасным.
Всюду, куда бы он с Тоником ни последовал, воцарялась превосходная погода, транспорт отправлялся в путь по расписанию и никогда не попадал в аварии, все люди были вежливы и очень к Петухову расположены. Потеряв счет деньгам, пирушкам и любовницам, Петухов очень скоро привык к такому образу жизни и даже стал уставать от него. Он стал искать разнообразия. Он слетал на Канары, на Кипр, в Египет и Грецию, всякий раз провозя Тоника с собой как диковинного редкого зверька (все нужные свидетельства о прививках выписывали очарованные Петуховым ветврачи). Потом стал посещать места все более экзотичные — Японию, Непал, Тибет, изъездил всю Латинскую Америку, Австралию и Океанию, причем входил там в разные круги и почти не тратил денег, всюду становясь чьим-нибудь гостем или компаньоном. Незаметно пролетели три года, и когда однажды все закончилось, то Петухов не сразу это осознал.
Погожим днем, в одно из летних воскресений он вошел к себе — в роскошнейший пентхауз пятизвездочного «Хилтона» на Пятой авеню, где застал престранную картину: на обтянутой парчой софе возле фонтанчика, где охлаждалось пиво и шампанское, сидел какой-то смуглый моложавый человек восточной наружности, похожий на торговца мандаринами с солнечного юга бывшего СССР. Человек был в прекрасно пошитом двубортном костюме, в рубашке и при галстуке, а также в щегольских ботинках. На кресле рядом с ним лежали плащ, кашне и очень дорогая (настоящая «Борсалино») широкополая шляпа, совершенно неуместные при ярком солнце, что каталось в небе за окном. Он сидел, потягивая из бокала что-то красное, и гладил Тоника по желтой шерстке. Свернувшись на коленях у пришельца, тот лежал там тише мыши и млел от всех его прикосновений, как угревшаяся кошка. В воздухе витал сильнейший запах можжевельника. При появлении Петухова странный визитер слегка привстал, придерживая Тоника рукой, чтоб тот не соскользнул с его коленей на пол, отставил бокал и прикоснулся на восточный манер пальцами ко лбу, к губам, потом — к груди.
— Петухов-эфенди, я полагаю? — осведомился он.
— Что здесь происходит? — нахмурился Петухов (Тоник открыл один глаз и помахал ему лапкой). — Кто вы такой и как сюда попали?
— О, тысяча извинений, почтенный, тысяча извинений! — раскланялся тот. — Не предупредил. Виноват, виноват. — Он протянул руку к кувшину на столе. — Хотите шербету?
— Не хочу я вашего шербету! И вообще я сейчас охрану вызову, — предупредил Петухов.
— Ну, не стоит. Право же, не стоит. Я вам очень признателен, и мне не хотелось бы портить с вами отношения. Вы же не хотите испортить со мной отношения?
Петухов почувствовал, что происходит что-то неладное, что ситуация выходит у него из-под контроля, и постарался взять себя в руки. Как бы то ни было, любая попытка причинить им с Тоником какой-либо вред заведомо была обречена на провал. И все же…
— Отпустите его, — скомандовал он. — Сейчас же!
— Кого? Его? — переспросил гость и посмотрел на Тоника… — Да пожалуйста!
И разжал руки.
Тоник как тряпка соскользнул на пол, однако тут же спохватился и взобрался обратно. Петухов окончательно перестал понимать, что творится.
— Тоник, — севшим голосом позвал он. — Что случилось?
Тоник обратил к нему сияющую, словно маленькое солнце, мордочку.
— Джинн приехал! — объявил он.
— Что значит… — начал было Петухов, и через два мгновения почувствовал, что до него начинает доходить.
Гость между тем опять раскланялся.
— Честь имею рекомендовать себя, — представился он, — Каралбек Рустам Абдул-Хасан ибн Мустафа ибн Арахчи ибн ас-Садык ат-Куафи.
— Так это вы сидели в той бутылке?! — наконец осенило Петухова.
— Истинно так, — вновь раскланялся тот. — Именно я. И очень благодарен вам, что присмотрели за моим приятелем, пока я отдыхал.
— Отдыхали? Так это вы… выходит… отдыхали? — изумленный своей догадкой, по частям промолвил Петухов. — Так это что же получается, три года у вас… отпуск был?
— Ну, можно сказать и так. Как бы то ни было, спасибо вам. Иногда, знаете ли, надоедают даже старые привязанности… — Джин посмотрел на часы и сделал удивленное лицо: — О, уже четыре! Нам пора. Тоник! — Он ссадил зверушку на пол. — Попрощайся с дядей. Мы уезжаем.
— До свидания, — послушно сказал Тоник. Глаза его лучились от счастья. — Мне было весело у тебя.
— То есть как уезжаете? — закричал Петухов, холодея ногами. — Это ведь я вас выпустил! Вы мне обязаны… Да я вообще…
— Ну право же, — поморщился незваный петуховский визитер, — право же, не стоит так горячиться. Ну, выпустили, с кем не бывает? И потом, я думаю, все это, — он обвел рукой апартаменты, видимо, включая в этот жест все, что успел нахапать Петухов за время своего служения у Тоника, — все это послужит вам неплохой компенсацией за ваши тяжкие, хе-хе, труды… Ну все. Мы пошли. Тоник! Ап!
Тоник подобрался и как кошка прыгнул джинну на плеча. Тот развернулся и направился к выходу.
Петухов судорожно сглотнул.
— Вы плащ забыли, — сказал он, чувствуя себя полным идиотом.
— А? — обернулся тот. — О, не стоит суетиться. Это вам. Примите, так сказать, в подарок. В знак искренней благодарности. Салям алейкум. И прощайте.
— Э, э, постойте! — спохватился Петухов. — Но вы же не можете просто так уйти!
Однако джинн только махнул рукой, прощаясь с ним, обрисовал на стенке контуры двери и вышел вон через образовавшийся проем. Желтая лапка Тоника на мгновение показалась из стены на фоне бледно-голубых обоев, махнула Петухову на прощание, и оба исчезли из виду. В воздухе возник и спланировал на пол иссиня-черный прямоугольник глянцевого картона с золотым обрезом. Петухов ошалело поднял его и уставился на арабскую вязь.
За окном стал накрапывать дождь. Через несколько минут он хлынул как из ведра. Над Нью-Йорком закружились тучи. Погода безнадежно портилась. Петухов посмотрел на плащ, по-прежнему лежащий на кресле, на дорогую шляпу и только теперь вдруг осознал, что остался один.
Сказать, что после исчезновения Тоника все в жизни Петухова пошло наперекосяк, — значит ничего не сказать. Все его умение влиять на мир, на ход события в нем, как видно, представляло собой свойство Тоника, но уж никак не Петухова. Он стремительно терял влияние на людей, еще стремительнее терял свое имущество и деньги. Предприятия разорялись, банки лопались, тресты распадались, все вложения оказывались невыгодными. Мир крутился мимо Петухова, а если и входил с ним во взаимодействие, то только для того, чтобы зацепить каким-нибудь финансовым скандалом или прочим катаклизмом. В финансовых делах сам Петухов не смыслил ни хрена, а управляющих нанять додумался, только когда было уже слишком поздно. В считанные месяцы он растерял девяносто девять процентов собственности, средств и друзей и в итоге оказался у разбитого корыта. Он перебрался обратно в родной город и некоторое время перебивался, спекулируя недвижимостью, пока законники и свежее поколение «братков», уже довольно слабо помнящих о злоключениях своих прошлых сотоварищей, не прижали его окончательно, обложив налогами и запустив ему громадный «счетчик».
Было уже поздно что-либо предпринимать. Тоник, этот растреклятый глупый желтый потребитель, видно, составлял не только и не столько объект приложения сил, но в какой-то мере и сами эти силы. Кто был реагентом, кто — катализатором, теперь уже выяснить было нельзя. Петухов и сам теперь, конечно,
