В общем, Марьина Губа стала малопосещаемым местом, и там в основном стояли лагерем байдарочники. Сама я не была на острове лет десять и теперь проявляла неподдельный интерес.
– На Марьиной Губе я чуть не утонул, – сообщил Лапшин. Он, кстати, тоже предложил обходиться без отчества, так что я называла его просто Геной. – Мне лет семь было.
Далее последовал рассказ об этом знаменательном событии. Тут же выяснилось, что практически у всех присутствующих что-то связано с этим островком. Только Анна презрительно ухмылялась, косясь из-под очков на Райзмана. Как видно, бедняжке нечего было вспомнить.
Вскоре подали обед. За столом воспоминания продолжились, что способствовало сплочению коллектива. Так как к обеду подали вина, все очень быстро перешли на «ты». Одна Горина пребывала в напряжении с упорной нелюбовью ко мне, сироте. Видно, я спутала ей все карты. Райзман уделял мне повышенное внимание и даже не желал скрывать это. Я не особенно его поощряла, но и не возражала, скорее из вредности.
Когда поднялись из-за стола, впереди замаячил остров. Мы переместились на палубу. Старенькая пристань произвела неплохое впечатление: кто-то все же проявлял о ней заботу все это время, прогнившие доски в некоторых местах заменили новыми.
Пришвартовывались довольно долго, то ли мачо не были особенно опытными, то ли пристань не казалась им надежной. Когда сошли на берег, солнце уже жарило вовсю. Заросли ивы начинались от пристани, но мы сразу увидели тропинку, изрядно утоптанную. Мы пошли по ней и через пять минут оказались на пляже. И здесь заросли ивняка отвоевали себе новые пространства. Однако пляж порадовал. Широкая, девственно чистая песчаная полоса. Мы почувствовали себя Робинзонами.
– Красота-то какая, – мечтательно вздохнул Петечка, и я согласилась с ним.
Отдыхать решили с размахом. Появились мачо, установили большой зонт от солнца, такие обычно используют в уличных кафе, шезлонги, стол с сумкой-холодильником, его приткнули в тени, ближе к зарослям, появилось пиво и все, что к нему прилагается. Я устроилась под грибком, развалясь в шезлонге. Джинсы я сбросила еще на яхте, оставшись в рубашке.
– Не собираешься загорать? – спросил Райзман.
– Вряд ли. Предпочитаю подремать в тени. Но искупаюсь обязательно.
– Отличный загар. Где отдыхала?
– В Греции.
– Давно собираюсь.
– И что мешает? – спросила я, чтобы поддержать разговор.
Он пожал плечами.
– Работа.
– Чем ты занимаешься, если не секрет?
– Какой там секрет. Я врач. У меня частная клиника на улице Пугачева. Наверняка слышала рекламу: «Эскулап».
– Конечно, – кивнула я. – Как идут дела? Процветаешь?
– Не жалуюсь.
– У него талант, – сообщила Вера, устраиваясь рядом. – Дамы от него так и млеют.
– Дамы? – не поняла я.
– Конечно. Он у нас гинеколог.
– Ах, вот что, – покивала я.
– Точно, – засмеялся Артур. – Будут проблемы, милости прошу, хотя от всей души желаю крепкого здоровья.
– Пошли купаться, – предложила Вера. Все поднялись. Я лениво прищурилась, шевелиться мне не хотелось.
– Чуть позже, – сказала я, едва сдерживая зевоту.
Компания направилась к реке, а я немного подремала, слыша, как они плескались и вопили, словно дети. Я старательно прислушивалась к голосу Сафронова. «Живой», – пробормотала я с усмешкой.
Первым вернулся Райзман. Упал прямо на песок рядом со мной.
– Здорово. Зря не пошла.
– Еще успею.
Он нахлобучил Верочкину панаму и, приподняв голову, спросил:
– Значит, ты теперь работаешь у Петра? Занятно.
– В каком смысле?
– В смысле, масштабы не те. Говорят, ты у Кондратьева была кем-то вроде серого кардинала. Врут?
– Конечно. Дед… Кондратьев не из тех, кто потерпит возле себя потенциального соперника. Он тяготеет к абсолютизму.
– Так ты поэтому ушла?
Разговор начал меня раздражать, и я прикидывала, что бы ответить, дабы отбить у человека охоту приставать с глупостями.
