земли. И каждое падение капли сопровождалось звоном колокольчика. Нет, что-то необычное в этом событии всё же наверняка было.
О Господи, как приятно оказалось, возвратившись в свой дом, милый дом, увидеть, что в нём не произошло никаких неприятных изменений, ничего не исчезло и не возникло неизвестно откуда, всякая вещь лежит, стоит или висит там, где ей и положено, так что можно с великим облегчением перевести дыхание.
А заодно и, включив свет, внимательно разглядеть то непонятное, что до сих пор так и не удосужилось освободить от своего присутствия руку Птича, слегка уже онемевшую.
Впрочем, предмет-прилипала вроде бы не был уже столь холодным, хотя капли продолжали, позванивая, скатываться с него и испаряться где-то на полпути к полу, не оставляя таким образом никаких следов. Это подавало надежду на то, что руку удастся высвободить за считанные минуты.
Эта мысль заставила его зловеще усмехнуться.
Дальше Зенон принялся действовать быстро и решительно.
Не пытаясь более избавиться от шара силой, Птич другой рукой — левой — снял с полки трёхлитровую кастрюлю, поставил её в мойку и налил более чем до половины холодной водой; он бы налил и горячей, но этот признак цивилизации сюда ещё не добрался. Зато магистральный газ уже несколько лет как был проведен, так что зажечь горелку особого труда не составило, даже и действуя одной рукой.
Поставив кастрюлю на огонь, Зенон ехидно усмехнулся и погрузил в кастрюлю правую кисть — так, чтобы вода покрывала ладонь и пальцы, большая же часть шара оставалась над поверхностью. Птич вовсе не собирался расплавить всё вторгшееся в его жизнь тело неизвестного происхождения; он хотел лишь отцепить его от руки, начав уже всерьёз опасаться обморожения. А то, что останется от шара после этого, хозяин дома собирался, как мы уже знаем, поместить в морозильник, и уже после этого составить план дальнейших действий.
Уже через пару минут Зенон ощутил благотворное действие тепла на замёрзшую кисть: по ней забегали колкие мурашки. Замысел начинал оправдываться.
Похоже, что к подобному выводу пришёл и кот. Во всяком случае, он привычно вспрыгнул на шкафчик рядом с плитой и начал очень внимательно вглядываться в шар, с которым начали между тем происходить некоторые изменения.
Он повёл себя совсем не так, как ожидал Зенон. То есть, таяние льда, естественно, усилилось; испаряющиеся на лету капли стали выстреливать в разные стороны, звоночки становились всё резче и громче, так что Зенону пришлось даже на всякий случай защитить глаза свободной ладонью. Но от правой кисти, всё ещё купавшейся в почти уже горячей воде, упрямый предмет никак не желал отставать. Похоже, льдина решила растаять до конца, не выпуская пальцев Зенона. И ещё быстрее таяла надежда сохранить хотя бы часть непонятного предмета. Впрочем, Зенон был уже готов махнуть на него рукой — если бы был в состоянии это сделать.
Может быть, он прибегнул бы к ещё менее разумным действиям; например, попытался бы ахнуть по остаткам ледышки молотком. Но, к счастью, не успел.
Помешал ему прежде всего громкий и жалобный возглас; никак иначе нельзя было назвать тот звук, что вдруг издал кот Кузя. Никогда раньше он не мяукал с таким выражением. Даже весной, в пору любви.
Вторым препятствием послужило вот что: услышав кошачью песню, Зенон невольно отвёл левую ладонь от глаз и увидел то, чего никак не ожидал. А именно: в середине уже изрядно похудевшей льдины, под истончившейся коркой, Зенон явственно увидел нечто тёмное — какой-то предмет достаточно сложных очертаний. В следующее же мгновение остатки льда покрылись множеством трещин, соскользнули с руки Зенона, со знакомым уже звяканьем упали на пол и быстро-быстро начали испаряться, до конца выполнив, по-видимому, свою задачу.
Предмет же остался на ладони. Но лишь на считанные секунды, потому что Птич, не размышляя, сразу же сделал попытку освободиться от — прибора, аппарата, странного явления природы, нового «Вискаса» или, может быть, даже живого существа — чем бы это ни было. И на этот раз ему удалось сделать это без всяких усилий: штуковина отделилась от ладони без малейшего сопротивления. Наконец- то!
Птич осторожно поставил предмет на стол. И, не мешкая, отступил на два шага; возможно, чтобы лучше обозреть находку, хотя можно предположить, что главной мыслью при этом было — на всякий случай набрать необходимую дистанцию.
Отойдя таким образом к самой стене и, на всякий случай, поставив между собой и столиком ещё и один из двух имевшихся на кухне стульев, Зенон внимательно всмотрелся. Но не в непонятный предмет; сейчас Птича больше всего интересовало поведение кота, который — давно было доказано — любую неприятность предвидел и ощущал намного раньше, чем его хозяин.
Кот же Кузя не последовал за хозяином, но наоборот — приблизился к загадке на несколько осторожных кошачьих шажков, не сводя с неё глаз, остановился, протянул лапу, собираясь, казалось, потрогать предмет, но в последнее мгновение раздумал, уселся — до предмета оставалось не более десяти сантиметров, — принюхался, открыл было рот, чтобы мяукнуть — и действительно так и сделал. Казалось, он произнёс целый монолог на кошачьем. Но договорить ему не удалось.
Потому что и ещё один звук раздался. Этот точно исходил не из кошачьих уст. То был очень странный звук; примерно такой:
— Эуя-ииим-бахо!
Вслед за которым послышалось уже вполне понятное:
— Эй, что это вы тут — без меня начали?
И одновременно свет погас. Наступила полная темнота.
— Миля! — сердито крикнул Зенон в темноту, повернув голову к двери. — Брось свои глупости! Что начали? Кузя не пьёт, я в одиночку — тоже. Ты вовремя.
Свет вспыхнул снова.
— Не по уставу отвечаешь! — заявил стоящий в дверях Миля, а если полностью, то Эмигель Петрович Какадык, постоянный и единственный партнёр Зенона Птича по игре в звуки, а также время от времени в скромных застольях.
Игру эту они сами же изобрели ещё давно, в безмятежные (так всегда кажется) студенческие годы, и не отказались от неё даже и сейчас, когда возраст былых однокашников перевалил уже за пенсионный рубеж. Порой возникали и другие партнёры, но ненадолго: жизнь разводила, а чаще — участникам надоедали постоянные поиски небывалых звукосочетаний, которые не должны были оказаться словами ни одного из существующих или, во всяком случае известных на планете языков. Вероятнее же всего, людей быстро отпугивала невозможность выиграть у главных игроков: за годы и годы эти двое успели обзавестись таким количеством словарей, каким никто другой не располагал, разве что Государственные библиотеки, а кроме того — не поленились записать на бумаге и дисках великое множество звукосочетаний, ими самими изобретенных. И, конечно, громадная роль принадлежала опыту: для людей, привыкших оперировать четырьмя-пятью десятками звуков своего языка, не так-то легко было не только представить, но и проартикулировать звуки, никогда до этого не слышанные, а порой и вовсе, казалось бы, невозможные. Помимо опыта, для этого необходим был абсолютный музыкальный слух и великолепно тренированный, повседневно упражняемый речевой аппарат. Но недаром же оба главных участника игры были профессиональными языковедами, к чьей помощи и теперь нередко обращались, когда требовалось разобраться в прочтении и произношении знаков и слов какого-нибудь редкого наречия, живого или мёртвого. Это, кстати, позволяло игрокам жить несколько лучше, чем давала возможность государственная пенсия. Так что игра эта являлась для них не только развлечением, но и повседневной тренировкой, почему они и старались не пропустить ни единого дня, как скрипач или пианист упражняются повседневно, а не только накануне концерта. И появление Мили в доме Зенона никоим образом не было случайным.
Тем более удивил вошедшего неожиданный приём, и прежде всего — то, что после уже сказанного Птич отнюдь не вступил в игру (у них давно установился обычай каждый раз встречать друг друга каким-то новым звукосочетанием, чем и начинался очередной тур игры), но высказал недовольство:
