Но я внимать его словам не стала и вслед за Максимом спустилась вниз. Здесь можно было стоять в полный рост, подпол шел под всем домом, разделенный кирпичными столбами-подпорками, из-за них я поначалу ничего и не увидела. Сергей продвинулся вперед и наклонился, что-то разглядывая на земляном полу. Я преодолела расстояние до столба одновременно с Максимом и увидела мужчину, в джинсах и голубой рубашке. Он лежал лицом вниз, раскинув руки, из спины торчала рукоятка кухонного ножа. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: перед нами труп. Сергей шагнул вправо и вновь выругался. Я обошла его и тогда увидела Лену Зотову.
Свет лампочки еле доходил сюда, и в сумраке, увидев лицо девушки, я поначалу решила, что она тоже мертва. Руки у нее были связаны веревкой, пропущенной вокруг балки, рот залеплен скотчем. На ней была лишь легкая кофточка, задранная к самой шее, юбка и босоножки валялись тут же. Ноги девушки оказались разведены в стороны и привязаны к вбитым в землю колышкам.
– Вот сволочь, – пробормотал Сергей, Максим отвернулся, хотя много всего успел повидать, работая в убойном отделе, и слабонервным точно не был. – Подожди, – заволновался Сергей. – Девчонка-то вроде жива. – Он сорвал с губ девушки скотч, и мы услышали слабый стон. – Макс, «Скорую», черт, здесь мобильный не берет.
Я быстро осмотрела Лену, синяки, ссадины, но серьезных ран нет, хотя она и без сознания.
– Вытащите ее отсюда, – попросила я. – У нее скоре всего шок.
– И обезвоживание, – подсказал Максим. – Неизвестно, сколько времени она так пролежала.
Позвонить мы смогли, только когда выехали на шоссе. Лена лежала на заднем сиденье, прикрытая своей юбкой, больше ничего не нашлось, ее голова покоилась на моих коленях, она так и не пришла в себя, глаза закатились, посиневшие губы приоткрыты. Я гладила ее волосы и пыталась решить, что скажу ее матери.
«Скорая» и еще одна милицейская машина встретились нам по дороге. Мужчины вернулись в Вяхирево, а я на неотложке отправилась в город. В клинике слонялась по приемному покою, то и дело поглядывала на мобильный, откладывая звонок Нине. Наконец появился врач.
– Что скажете? – спросила я.
Он пожал плечами. Я по опыту знала, что эскулапы не дают утешительных прогнозов, слишком часто смерть проходит рядом, прихватывая значительную часть их оптимизма.
– Посмотрим. Сейчас она в реанимации. Завтра все станет ясно.
Мы еще немного поговорили, и я отправилась к Артему. По дороге все-таки решилась позвонить, но не Нине, а Ирине Константиновне. Она все еще находилась рядом с сестрой.
– Лену нашли, – сказала я. – Подготовьте сестру, девочка в больнице.
– Господи, что с ней?
– Врачи уверяют, все не так уж скверно. Ее изнасиловали, но матери пока об этом не стоит говорить.
– Боже мой, боже мой, – забормотала Ирина, оставалось только надеяться, что она сможет взять себя в руки и позаботиться о сестре.
Я поехала к Вешнякову, когда входила в его кабинет, он как раз произносил мою любимую фразу:
– Советую говорить правду, пока еще не поздно.
Юля сидела за столом, от ее задиристого нахальства и следа не осталось, она горько плакала, по-детски размазывая слезы.
– Лена жива, – сказала я тихо. Мои слова адресовались Юле, Артем о наших находках уже знал.
– Я все расскажу, – вздохнув, пробормотала она.
– Ага. Самое время, – кивнул Артем.
Ее рассказ меня не удивил, о многом я уже знала, о чем-то догадывалась.
– С Аликом мы познакомились в день нашего с отцом приезда сюда. Остановились в гостинице, я пошла на рынок за фруктами. Вот там и познакомились. Он забавный такой, все шутил. Стали встречаться… Я не могла понять, зачем мы с отцом сюда приехали. Вы говорите, отец был болен?
– У него был рак.
– Он мне ничего не говорил. Теперь ясно. Отец считал, я должна жить у Зотовых, но мне там не нравилось. Чужие люди. Эта Нина притворщица, с чего ей меня любить? Понятно, что она боится: я стану претендовать на наследство, вот и лебезит.
– Почему ты так уверена, что Зотов оставил тебе деньги?
– Да ни в чем я не уверена, – огрызнулась Юля. – Говорю, понять не могла, зачем мы здесь и зачем она меня обхаживает. Юленька, Юленька… лицемерка. В этом доме меня все терпеть не могли, и Нина эта, хоть и притворялась, и Ленка, и Ирина. Прислуга и та меня не выносила. Все только за мной следили да учили жизни. Я просила отца, давай уедем, не хочу я здесь, но он ни в какую. Даже слушать ничего не хотел. Ты должна с Леной подружиться, ты привыкнешь, Нина тебя любит, мы все тебе добра желаем. Уши вянут… Я была совсем одна, понимаете? Теперь ясно, отец боялся, что умрет, вот и хотел меня пристроить. Но я не могла привыкнуть. Я их всех ненавидела, особенно Ленку, с ее дурацким английским и дурацкими парнями. А Алик… с ним было весело. Отец узнал про него и стал меня допекать, не смей, он тебе не пара, нашла с кем связаться. А Алик мне нравился. Я, может, влюбилась… он хотел на мне жениться. По крайней мере, все бы от меня отвалили и не учили жизни. И этот их университет мне был ни к чему, я вообще парикмахером мечтала стать, у меня талант. Ну, и я как-то рассказала Алику, как они все меня задолбали. Я ведь ему говорила, что учиться приехала, живу у тетки. Рассказала все. А он заинтересовался наследством. У него нотариус есть знакомый, или не у него, короче, он обещал все узнать. Уж не знаю, что он узнал, но сказал, что наследство мне не светит. В завещании обо мне ни слова, а племяннице наследство не положено, когда есть жена и дочь. Я-то думала, они меня дурят, Нина эта с дочкой, а оказывается, я просто приживалка, и они по доброте душевной меня держат.
– Тебя это оскорбило?
