Самохин облегченно вздохнул, видя как враг отходит, а значит – вконец обескровленному взводу не придется снова встретиться с ним лицом к лицу.
Ночь наступила незаметно. На обширном поле боя дымились подбитые вражеские танки, блестели под звездным небом осколки, густо покрывшие землю. Казалось, орда разожгла тут и там огромные костры…
Истоптанное солдатскими сапогами, щедро политое кровью поле, исхлестанное гусеницами танков; израненная бомбами, снарядами и минами, покрытая трупами земля выглядела фантастически неправдоподобно и навевала страх.
Предельно уставшие, измученные, насквозь мокрые, мы стояли и смотрели на это чудовищно пылающее и чадящее поле, и казалось – видели кошмарный сон, забыть который никогда не сможем.
Армада фашистских зверей напирала, стремясь задавить нас, уничтожить, испепелить, горы металла обрушив на нас. А мы насмерть стояли на этом поле, зарывшись глубоко в землю, и из последних сил отбивали яростные атаки.
Они не прошли.
И это нам придало сил, помогло не отступить ни на шаг!
В этой самой траншее наша маленькая боевая и дружная семья встретила первую вражью волну, и хотя немало крови тут пролилось, немало пало прекрасных воинов, сердечных, славных, веселых и бесстрашных, но зато мы отомстили за каждого. И здесь, в этой траншее встретили последнюю вражескую волну.
12.
В эту же ночь комбат пришел к нам, привел свежий взвод и сменил нас.
Вместе с ними прибыли врач и несколько санитаров.
На носилках вынесли Шику Маргулиса, Васо Доладзе и дядю Леонтия. Легкораненые тянулись сами за ними. С болью смотрели на Самохина. Он еще больше поседел, постарел, осунулся, но его глаза светились гордостью, что его ребята выстояли.
Пройдя немного, оглянулись, посмотрели на обагренный нашей кровью и потом клочок родной земли, где несколько дней и ночей мы отстаивали его от проклятого врага, низко земле поклонились. Никто бы не поверил, если бы не знал, что мы сумели несколько дней и ночей выстоять под таким адским огнем, что человек вообще способен на такое…
Но мы все перенесли. Правда, дорогой ценой. И теперь, под покровом ночи, отходили в тыл, чтобы привести себя в порядок, передохнуть, залечить боевые раны и снова идти в бой.
Джулька ни на шаг не отставала, бежала за нами, стараясь не затеряться в этом сложном лабиринте перекрестков, тропинок, дорог.
Совсем недавно ее кто-то из нас перебинтовал, но бинты уже опять почернели. Джулька сорвала их, и обнажились ее раны, которые она то и дело на ходу языком зализывала. Задыхаясь от бега, она то и дело останавливалась, оглядывалась и снова бежала за нами, боясь отстать, затеряться в этой ночной неразберихе.
Спустя полчаса, а может быть, чуть больше, спустились в балку, где виднелись санитарные палатки, копошились раненые. Метались врачи, сестры. В палатках шла большая работа. Люди в белых халатах осматривали раненых, перевязывали, определяли кого куда.
В сторонке стояли подводы, застланные соломой. Санитары бережно укладывали на них раненых. Через некоторое время длинный обоз с ранеными бойцами отправился в дальний путь.
Шика Маргулис, дядя Леонтий и Васо Доладзе лежали на одной подводе, прикрытые шинелью, и худощавый рыжеволосый мальчуган с синими глазами, в потрепанной крестьянской свитке, со страхом оглядывался на раненых, когда они стонали, Подхлестывал лошадей, чтобы быстрее шли. Дорога была разбита, и приходилось маневрировать, объезжать воронки и завалы, чтобы подводу меньше трясло. Но не всегда это удавалось. На каждом повороте зияли огромные воронки от бомб и снарядов, все вокруг изрыто, перекопано, изрешечено гусеницами танков и самоходок. И подвода то и дело подскакивала на пересохших буграх, причиняя раненым неимоверные страдания.
Подводы свернули к отдаленной железнодорожной станции, где ждал санитарный поезд, который отвезет раненых солдат и офицеров в глубокий тыл на лечение.
Но до станции надо еще добраться. Предстоит немало пережить. Самолеты то и дело угрожающе гудят где-то за облаками. И рыженький, худощавый мальчуган со страхом посматривал то на гудящее небо, то на своих необычных пассажиров. Видимо, он только о том и думал, чтобы довезти до вокзала благополучно этих израненных людей и поскорее вернуться домой.
А люди лежали молчаливые, мрачные, затаив в душе боль и горечь оттого, что в такой сложный момент вышли из строя.
Никто из троих не представлял себе, что будет дальше. Страшные картины боев еще стояли перед их глазами, а гул орудий не выходил из головы.
Сколько крови пролито, сколько прекрасных ребят погибло. «Как же теперь развернутся события?» – мучили догадки, одна горше другой.
Враг не прошел. Ему были нанесены здесь смертельные удары. Он обескровлен, но, скорее всего, еще не отказался от своей безумной затеи и продолжит безнадежные, но чреватые последствиями атаки. Кто же его остановит, если весь взвод почти вышел из строя? Правда, его сменил другой, но пришли ребята молодые, необстрелянные, не нюхавшие пороха. Выстоят ли под ураганным огнем врага?
В самом деле, раненым казалось, если они вышли из строя, то уже некому будет их заменить, некому отбивать вражеский натиск. И это мучило, терзало не меньше тяжких ранений.
Неужели пролитая кровь, пять суток беспрерывных боев, жертвы были напрасны?
Необычный обоз – подводы с беспомощно лежащими ранеными – втянулся в старинный лес, что в двух десятках километров от переднего края. Колеса мерно скрипели по глубоким песчаным колеям, лошади шли тяжело, выбиваясь из сил. Тишина царила вокруг, только слышен мерный и однотонный шум густой листвы. Казалось, дорога извивается по зеленому тоннелю, только изредка пробивается серебряный свет месяца и мерцают затуманенные дымкой звезды.
Но что там впереди? По сторонам дороги виднелись толпы солдат, силуэты танков, транспортеров, огромных пушек, накрытых брезентом «катюш». Оживленные воины в новеньких мундирах и касках. Сколько их! Казалось, весь лес заполнен ими и техникой.
Какая же сила находится у нас в тылу!
Должно быть, скоро будут введены все эти свежие части в бой и начнется контрнаступление. Не выдержать тогда поредевшему, полуразгромленному гитлеровскому воинству, которое так отчаянно рвалось к Москве!
Чем дальше двигался необычный обоз, тем теснее становилось в лесу от воинских частей, а они все шли и шли навстречу обозу, втягиваясь в лес, маскируясь в балках, ярах, ложбинах.
И, глядя на все это, на душе становилось легче.
Безусловно, здесь, в окружающих лесах, готовится мощный кулак, который в ближайшие дни обрушит смертельный удар по врагу и сомнет его. Как бы хотелось участвовать в этой последней битве! Вместо этого приходится лежать на подводе и тащиться куда-то в неизвестность.
– Шика, видал, брат, что тут делается? Здорово! А? – оживился дядя Леонтий, который молчал всю дорогу. – Вот какая могучая сила готовится сменить наши поредевшие части! Хитро придумали, а? Научились наконец-то воевать, бить врага. Сперва, значит, обескровить, измотать, а потом ввести свежие армии и разгромить. Понял?
– Понял, дядя Леонтий, – ослабевшим голосом произнес Маргулис, – а ведь мне казалось, что, кроме нас, и близко никаких войск нет.
– Стратегия, кацо, стратегия… – вставил Васо Доладзе, подтягиваясь на локтях, чтобы лучше увидеть боевую технику, стоявшую под вековыми деревьями.
– Все это хорошо, жаль только, что в такое время, когда дело идет к концу, нас везут совсем в другую сторону, – – отозвался после долгой паузы циркач. – Отвоевались.
– Вы что, дядюшка! – вмешался рыжий мальчуган, который внимательно прислушивался к словам раненых. – Что вы, дяденька? Как это отвоевались? В госпиталь вас привезут, а там доктора, там лекарства… Вас обязательно вылечат, и вы вернетесь в строй. А как же! Я сам слыхал, что вас только на время отправляют лечиться.
