радость! Рейзл, накрой-ка на стол и зови всех соседей!»
А Рейзл уже больше не сердится, смеется.
«С ума сошел, честное слово, – пожимает она плечами. – Что за соседи ни с того ни с сего? Ложись-ка лучше спать. Праздник кончился».
«Как это можно спать средь бела дня? Рейзл, зови соседей, как это – праздник кончился? А для меня, может, начинается?»
Жена позвала наших соседей, хватили мы по чарке, всем врагам назло, и я выложил им историю, которая приключилась со мной в Екатеринославе. И все желали мне счастливой жизни и много радости, чтобы люди не знали больше ни войны, ни разлуки!
– Какой-то мудрец долго ломал себе голову над тем, откуда берутся злые жены, ведь в основном все девушки милы и нежны, как ангелы, – часто говорил разбойник Шмая. – Хоть я не мудрец, но частенько тоже думаю об этом, однако ответа на свой вопрос ещё не нашел. Большинство жен начинают донимать своих мужей на другой день после свадьбы, а моя взялась за меня спустя девять лег. Раньше она тоже была как ангел…
Началось это с того самого знаменательного вечера, когда на поселке состоялся сход, Овруцкий собрал народ и заявил: «Надо объединиться и строить хозяйство гуртом».
В сельсовете поднялся шум – стены трещали. До утра заседали. Люди ещё не знали в точности, что это такое – артель. А кулаки распустили разные слухи, один другого страшнее. Больше всех горячились зажиточные. Им что – у каждого лошадки, коровы, козы, земля, виноградники, на голову не каплет. Бедняки не решались сразу записываться в артель. Каждый ждал, пока запишется сосед. А время шло.
Тогда поднялся Шмая и сказал:
– Люди добрые, чего же мудрить? Наш Овруцкий – человек партийный, мы верим ему. Правильно он сказал, и нечего морочить себе и людям голову. Создадим артель. Свезем наших лошадок и начнем действовать. Государство поддержит машинами, тракторами, семенами. Одним словом, запиши, Овруцкий, меня в артель…
– Легко ему говорить, разбойнику, в любой момент возьмет свой молоток и ножницы, топор и пилу и лезет на крышу. А нам как жить, если в артели будет плохо?
Вырос бы он на этой земле, тогда дорожил бы ею. А так ему что земля, что крыша, что сруб – все едино…
– А он разве плохо обрабатывает свой клочок земли и виноградник? Лучше, чем многие старые колонисты…
– Для артели такой мастеровой, как он, – находка. Придется много строить, а кто же лучше нашего разбойника в этом разбирается?
Когда он пришел домой, на него обрушилась жена:
– Ты чего разошелся? Первым записался в артель, как же! А ты не знаешь, что Цейтлин заявил людям?
Шмая сделал удивленное лицо и мягко сказал:
– Откуда мне знать, что Цейтлины брешут?
– Авром-Эзра заявил: кто первый запишется в артель, тому они первому проломят голову, подожгут хату. Выбьют все стекла…
– Глупенькая моя, чего же ты горюешь? Стекла, говоришь, выбьют? Ну и что? Дело идет к весне, а без стекол весной даже лучше, больше свежего воздуха будет в доме.
– А ты не смейся. Ты ещё не знаешь эту банду. Они тебе переломают кости…
– Ну, это уже чепуха. У меня, дорогуша, кости крепкие и не так-то просто их переломать. Банда Цейтлина – это маленькая кучка, а нас, простых людей, – тьма. Кого же мы боимся? Петлюру, Деникина, Врангеля, Колчака – всех одолели, так неужто не справимся с кучкой кулаков?
Рейзл сидела понурив голову, слушала его рассеянно. И, когда он смолк, сказала:
– Кое-как, с горем пополам, на ноги встали, а ты хочешь все это разрушить?
– Всю жизнь ты мучилась, батрачила у этих Цейтлиных, доброго дня не видела, и ещё раздумываешь – идти или не идти? Стыдно!
Он прошелся по комнате, закурил и, глядя в окно, продолжал:
– Ты ведь сама видишь, что делается. Цейтлины из кожи вон лезут. Долго ли такие, как Авром-Эзра, будут чувствовать себя, как у бога за пазухой? Хватит, нажрались. Пусть дадут людям жить…
– А кто знает, как там будет, в твоей артели? – перебила Рейзл.
Шмая улыбнулся и покачал головой:
– Никто тебе не выдаст векселя, что в артели с первого дня будет, как в раю. Трудно будет… Дело новое, непривычное. Но, понимаешь ли, это дело большое. Государство поможет, даст машину, тракторы, электричество. А вообще это будет зависеть от нас, как будем трудиться, так и жить будем…
– Ну, хватит! – сердито прервала жена. – Все это я уже слыхала на собрании от Овруцкого и от того, который из города приехал, из райкома. Ты записался – ну и радуйся. Иди туда в артель, а когда там будет хорошо, пришлешь мне телеграмму, и я тоже пойду записываться, и не морочь мне голову…
– Э, моя дорогая… – покачал он головой, – это уже совсем не по-нашенски. Нехорошо. Стало быть, хочешь прийти на готовенькое? Этого я от тебя не ожидал. Нет.
Рано утром почтальон принес письмо от пропавшего без вести сына. В письмо была вложена фотография. Шмая показывал всем карточку, хвастал, был счастлив. В дом сходились соседи. Карточка незнакомого чернявого курсанта шла по рукам. Девчата дольше всех задерживали ее в руках.
– Ну как, девки, ничего себе жених, а? – подмигивал кровельщик, и девчата, смущенные, вихрем вылетали из дома.
– Видали солдатика? Вылитый отец!
– Шмая, а он тоже такой разбойник, как ты?
– Кто его знает…
– По карточке видать, толковый хлопец…
– Яблоко от яблони далеко не падает…
А через день Шмая уже сидел в жарко натопленном вагоне, в гуще пассажиров, и веселил всех, рассказывая со всеми подробностями, куда он едет и зачем. В оживленных разговорах время шло незаметно.
Хотя в Ленинграде он был очень давно, в бурные дни семнадцатого года, город казался родным. Вот улицы и площади, где он с товарищами-солдатами патрулировал. Вот и дом, где была казарма. А вот сад, где их разоружили казаки…
Военное училище, где учился сын, было в Детском Селе.
– Вот так история! – рассмеялся кровельщик, дойдя до царского дворца и рассматривая мраморные фигуры, украсившие дворец, сад, покрытый снегом, озеро, скованное льдом. – Подумать только, сын Шаи Спивака живет и учится в царском дворце!
Через час Шмая уже стоял у ворот училища. Курсанты были на учениях. Шмая ждал.
Вдруг послышалась задорная солдатская песня. Вдали, на дороге, показалась колонна солдат. Замерли на деревьях дрозды. Насторожились на крыше черные вороны, притихли на карнизах голуби. Все, казалось, прислушивалось к приближающейся песне.
Кровельщик отошел в сторонку, всматриваясь в обветренные, возбужденные лица курсантов. Все они, казалось, похожи друг на друга. Все такие крепкие, стройные, подтянутые – любо смотреть.
Колонна остановилась возле раскрытых ворот. Послышалась команда, и ребята разошлись. Шмая всматривался в лица курсантов и никак не мог найти сына. Вдруг возле него остановился чернявый крепкий парнишка.
– Отец, отец, не надо плакать… Зачем? Неудобно, – смущенно говорил Спивак- младший.
Паренек высвободился из крепких рук отца. Кругом стояли товарищи.
– Чего же вы тут на улице стоите, заходите к нам, – пригласил пожилой полковник.
Два дня прошли как во сне. Только первые минуты Саша испытывал какую-то неловкость. Когда они
