Майор пришел в себя, когда ему дали попить из фляги. Санитары быстро перевязали его и хотели вынести из полосы огня, но он приказал вырыть для него окоп возле подбитых танков – оттуда лучше видно поле – и перенести туда телефон: оттуда он будет командовать батальоном.
Новые цепи фашистов поднялись с земли. Майор оглянулся. Выдержат ли его бойцы шестую атаку? Позвонили из штаба дивизии: идет помощь.
Гвардии майор выслушал и приказал вынести знамя на поле боя.
– Знамя на поле!
– Знамя!
Шмая побежал к орудию. Он был счастлив, что видел сына живого.
Артиллеристы выкатили орудия из укрытия. Сейчас все ставится на карту – это понимали все. Назад дороги нет. Солдаты издали смотрели на свое знамя, развевавшееся над полем. Раненые не покидали окопов. Танки, которым удалось прорваться через первые траншеи, были уничтожены возле второй линии. Они прошли по окопам, а из засыпанных ям, как из могил, поднимались оставшиеся в живых гвардейцы и забрасывали их гранатами. В траншеях шли рукопашные бои. Командир батальона поднял всех, кто был на ногах, и сам повел их в контратаку.
Батарея лейтенанта Борисюка вступила в бой с немецкими машинами. Орудие Шмаи было выведено из строя. Митю Жукова ранило. Старика засыпало землей. Он лежал контуженный и уже не понимал, что происходит вокруг. Он только почувствовал, как кто-то подхватил его и потащил в укрытие. Это был Дубасов. Тот кричал ему что-то, но Шмая ничего не понял.
…Несколько дней кряду гвардейцы отбивали бесчисленные атаки врага. Бой шел на земле и в воздухе, в окопах и на дорогах.
И когда уже казалось, что силы обеих сторон уничтожены, на поле ринулись новые колонны советских танков, за ними свежие полки, в небе загудели мощные эскадрильи самолетов.
Командиру батальона принесли пакет. Он с трудом встал и прочел поздравление от командующего.
А в то время, как здесь усталые люди слушали приветствие командующего фронтом, в Москве ночное небо озарилось разноцветными огнями фейерверка. Москва салютовала своей армии, разгромившей фашистов на Курской дуге.
Он встречал их на бесчисленных дорогах Германии в разных позах: с поднятыми руками и разинутыми ртами, кричавшими вместо «хайль!» «капут!», только что вылезших из нор и погребов с белыми тряпками на рукавах и жалостными физиономиями, умолявших: «Возьмите нас в плен!» Он встречал их, переодетых, измазанных, грязных, в штатском; они приставали к бесконечным фургонам с беженцами. Он видел их живых и мертвых, с круглыми, откормленными лицами и – тощих, почерневших, совершенно не похожих на тех «чистокровных арийцев», которые самодовольно улыбались с обложек иллюстрированных журналов Третьего райха. И каждый раз, встречая фашистов, он вспоминал обер- ефрейтора, который издевался над ним в Донбассе. Что же теперь осталось от этих гитлеровских ефрейторов?
Шая Спивак, старый солдат, возвращался из госпиталя по дорогам Германии – по Берлинскому направлению. Где-то далеко горел Берлин. Впереди, в огне, воевал его полк. Там его друзья, товарищи, там сын. Кто из его батареи остался в живых? Где Иван Борисюк, Сидор Дубасов, Вася Рогов?
Весна расстилалась по земле зеленым ковром. На деревьях распускались почки, и только небо было не весенним – закопченное, свинцовое, освещённое заревом пожаров. Тяжелые бомбардировщики и штурмовики шли в том же направлении, куда тянулись колонны, обозы, полки. Все спешили туда, к городу, где родился фашизм, принесший миру столько горя.
День уже склонялся к вечеру, когда в чаще одного из садов, под зелеными деревьями, Шмая нашел хозяйственную часть своей дивизии. Здесь были замаскированы склады продуктов, фуража, ящики со снарядами и патронами.
Знакомые солдаты окружили гвардии старшего сержанта, расспрашивали его, кормили, шутили, как всегда, но смотрели на него как-то странно, с участием. Радостный Шмая ничего не замечал.
Уже темнело, когда Шмая добрался до своей батареи, стоявшей в переулке, среди развалин. Издали он увидал Сидора Дуба- сова, и сердце у него екнуло. Дубасов поднял с земли флягу с водой и поднес ее ко рту. Увидев друга, он остановился, ошеломленный.
– Старина! Это ты? Шмая! – крикнул он, обнимая товарища. Потом присел на ящик и стал внимательно разглядывать сержанта.
Артиллеристы окружили Шмаю. Ему показалось, что они оберегают его от чего-то. Почему они смотрят на него такими глазами?
– Что случилось, Сидор? Что это они на меня так смотрят?
– Сколько времени не виделись.
Прибежал лейтенант Борисюк, мягко улыбнулся, спросил:
– Но как же ты попал сюда, гвардии старший сержант?
– Из госпиталя! – заулыбался старик. – Что же, вы войдете в Берлин, а мне прикажете валяться в постели?
– Сейчас подводы пойдут за снарядами, – рассеянно проговорил командир батареи. Поезжай с ними, отдохнешь там. А то немцы в контратаку перешли…
Шмая был расстроен. Не нравились ему эти разговоры. Мелькнула страшная мысль, но он отогнал ее.
– Что это ты меня прогоняешь, товарищ гвардии лейтенант? Я хочу к своему орудию…
Старик всматривался в пламя, бушевавшее над городом. Потом подошел к телефонисту, сидевшему на земле, попросил:
Можешь связать меня с наблюдательным пунктом?
Телефонист, незнакомый молодой солдат, недавно прибывший на батарею, с удивлением посмотрел на Шмаю.
– А кого вам надо, товарищ старший сержант?
– Передай командиру батальона… Спиваку…
– Командиру батальона? Гвардии майору Спиваку? Но ведь… гвардии майор Спивак сегодня убит в бою…
– Что?! Что ты сказал? – схватил Шмая телефониста за рукав. – Командир батальона погиб?
У Шмаи закружилась голова, потемнело в глазах. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Ноги подкашивались. Дубасов поднял его.
Шмая вытер рукавом глаза и направился к своему орудию.
– Не беспокойся обо мне, все равно никуда не уйду…
Орудия были заряжены, и бой начался, как только показались немецкие танки.
– Подавайте снаряды! – крикнул Шмая и осторожно снял с плеча солдатскую сумку. После каждого снаряда, выпущенного по фашистам, ему становилось легче, он чувствовал, как утихает боль.
Орудия медленно перекатывали от одного квартала к другому. Останавливались возле развалин и обстреливали дома, в которых остатки разбитых гитлеровцев все ещё оказывали сопротивление. То и дело из-за руин поднимались небольшие группы эсэсовцев и переходили в атаку.
Воздух был отравлен дымом и гарью. Изнывая от жары, по обломкам и развалинам, сквозь дым и пламя продвигались вперед усталые солдаты. Занятый солдатским трудом, Шмая старался забыть о своем горе.
После полуночи стрельба немного стихла. И как только на востоке сверкнула первая полоска утреннего света, советские солдаты услышали самые радостные за все время войны слова:
Берлин пал!
Карабкались на развалины: отсюда сквозь дым и пламя можно было видеть рейхстаг, над которым развевалось красное знамя. Шмая, Борисюк и Дубасов стояли на груде камней, смотрели на знамя, и казалось им, что оно возникает из огней, пылающих над Берлином. В глазах старика стояли слезы радости и горя.
Везде играли гармошки, слышалась протяжная русская песня. На разбитых балконах, на заборах висели
