железных дорогах стопорилось, сменяясь сумятицей и неразберихой.
Все чаще срывалась доставка на фронт спешных грузов и воинских пополнений, зато вдоль железнодорожной линии, под откосами, уродливо громоздились покореженные вагоны и паровозы.
Помогали партизанам и налеты советских бомбардировщиков.
Однако фашисты то и дело меняли расписание поездов, держали его в глубочайшем секрете. И порой случалось так, что с трудом и риском доставленная партизанами взрывчатка взлетала на воздух бесцельно, не причинив никакого ущерба врагу.
График… Он был необходим не меньше, чем патроны и оружие. Чем взрывчатка.
Тот самый график движения воинских эшелонов, который гитлеровцы постоянно изменяли и хранили в глубокой тайне.
Таня уже прочно, как и Андрей и Наташа, получила, пожалуй, наиболее ответственное за это время задание: во что бы то ни стало раздобыть точное расписание поездов на ближайшее время. Оно требовалось и партизанам.
И Таня отправилась в Заславль — голодная девчонка в поисках случайной работы, готова сменять на продукты последний шелковый платочек: она несла его аккуратно завернутым в чистую тряпочку.
Прежде всего в Заславле Таня разыскала двух братьев-железнодорожников, якобы давних знакомых ее родителей. Братья давно помогали партийному подполью: собирали сведения, присматривались и прислушивались ко всему, что происходит на их участке. Таня знала их и раньше, но никогда не видела вместе — легче и удобнее братьям было держаться врозь.
С этого дня Таня зачастила в Заславль, бывала в семье то у одного, то у другого брата, а уходила в Минск всякий раз с новыми нужными сведениями. Нужными, но, увы, далеко не полными. Передавая их Андрею через приезжавших партизан, она то и дело просила передать и обещание, что в следующий раз непременно узнает побольше, братья слово дали…
Но однажды, отправившись на условленную встречу, Таня встретила одного из железнодорожников на дороге, далеко от его дома.
— Брата взяли, — тихо бросил он Тане, шагая с ней рядом, и как-то само собой получилось, что направлялись они уже не к домику железнодорожника, а в обратную сторону, откуда только что пришла Таня.
— Заподозрили? — с тревогой спросила Таня. — Ну и что с ним?
Ее спутник горько усмехнулся.
— По их законам заподозренный — это уже преступник. А кара одна смерть. Убили брата. Расстреляли.
Таня молча, понурившись, шла рядом. Не хватало духу говорить в эти минуты о том, как остро необходимы более полные сведения, расспрашивать, нет ли чего любопытного. Он заговорил сам:
— Меня пока не трогают. Ведь мы жили врозь. И работали на разных дистанциях. На людях старались не встречаться — показывали, что вроде нет между нами дружбы. Я и в гестапо не пошел, не стал просить у этих собак, чтобы позволили похоронить брата как подобает. Лучше буду мстить за него, как смогу, если не погонят меня с этой работы.
— Пока вам нужно быть поосторожнее, — сказала Таня.
И впервые за весь этот разговор она увидела улыбку на лице старого железнодорожника.
— Осторожнее, говоришь? Эх ты, девчоночка, ты-то сама больно осторожная? Не тебе учить, не мне слушать, так-то.
— Не надо так, — мягко возразила Таня. — Вы должны понимать, как вы для нас дороги. По- человечески, понимаете? Вы оба, и брат ваш… Не могу я вас потерять, понимаете вы это? Враги должны погибать, а не друзья. Погиб друг — и мне кажется, я тоже виновата: не уберегла, не предусмотрела чего- то.
— Себя не мучь, — сурово сказал железнодорожник. — Мы с братом сами свою дорогу выбрали. Только так, и без оглядки. А теперь слушай, какие поезда мы ожидаем сегодня и завтра. Запоминай получше…
В тот же вечер крестьянская подвода партизан доставила Андрею сведения, которые он немедленно передал в Москву. Речь шла об эшелонах с вооружением и продуктами для фронта. Горе и ненависть придали железнодорожнику решимости: он собрал сведений вдвое больше, чем обычно, и за себя, и за брата. Но все же при следующей встрече Таня повторила, теперь уже от имени Андрея, приказ: не рисковать собой, быть как можно осторожнее.
Она нашла другого надежного человека, давно знакомого партизанам сторожа на переезде. Он тоже кое-что знал, старался запомнить каждый приказ, любые изменения графика. Сведения его оказались полезными, но…
— Мало, мало, — сказал Тане при встрече Андрей. Он исхудал за это время, был нервозен и взвинчен до последней степени. — Мы рискуем людьми, ищем вслепую. Понимаешь, мы не имеем возможности перекрыть фашистам путь ни по железной дороге, ни на шоссе. Прямо скажу: плохо у нас с тобой идут дела.
— У меня, — уточнила Таня. — Понимаю, плохо.
— Ступай отдохни, но постарайся за это время подумать…
— Да, — сказала Таня, — я буду отдыхать и думать.
Действительно, при всем желании она не могла бы уснуть. Нервное напряжение, в каком жила она все эти дни, позволяло ей обходиться почти без отдыха.
Сведения о движении поездов и автомашин нужно было раздобыть любой ценой. И Таня лихорадочно обратилась за помощью к своей записной книжке.
Впрочем, какая записная книжка у разведчика? Порой даже незначительная бумажка может привести к провалу большого дела, к гибели многих людей. Разведчику, который отправляется в путь, нельзя иметь при себе ничего лишнего, только самое необходимое — пропуск, паспорт.
Записная книжка разведчика — его память. Тренированная память, вобравшая в себя все, что может пригодиться в пути, и где многое хранится бережно, незыблемо — до поры.
Тане казалось, что она знала Белоруссию так хорошо, будто и в самом деле была витебской школьницей. Способная к языкам, да еще после долгих разговоров с шофером-белорусом, она бойко умела ввернуть при случае белорусскую фразу, слово — свободно, без всякой нарочитости.
Предполагалось, что Тане придется работать и в Заславле: были названы некоторые адреса, фамилии. И не только это. Казалось, будто речь шла о людях, знакомых Тане с детства: так много выплывало подробностей чужой жизни, чужих судеб.
И теперь будто в самом деле девушка листала страницы записной книжки, перед мысленным взором ее возникали названия сел и деревень, имена людей, которым можно верить. Деревня Шимково… Таня представила себе дорогу к этой незнакомой деревне так ясно, будто перед ней лежал тщательно вычерченный план. И к небольшому, добротно сложенному дому — там живет семья Бельских…
— Опять какая-то несчастная плетется, — сказал Александр Васильевич Бельский, глянув в окно. — С узелком… Должно, барахлишко на продукты меняет. К нашему порогу свернула.
А Таня, проверяя мысленно правильность дороги, окинула взглядом двор за низким плетнем, оглянулась осторожно, будто уточняя, не зря ли она миновала предыдущие избы.
Потом постучала в калитку, поклонилась вышедшей на крыльцо хозяйке.
— Попить бы мне, хозяюшка…
— Входи, милая.
В дверях Таня почти столкнулась с хозяином, спешившим на сенокос. Он молча, не глядя на девушку, посторонился, уступая дорогу.
Присев к столу, Таня с удовольствием, мелкими глотками пила воду и при этом внимательно разглядывала горницу. Если взгляд ее встречался с соболезнующим взглядом хозяйки, она отвечала детской бездумной улыбкой, наивно-безмятежным взглядом. Этот прием не однажды помог Тане, особенно если поблизости оказывались полицаи либо немецкие охранники. Где уж такую заподозрить — несмышленыш, безобидная дурочка!
Таня поблагодарила, отставила кружку. Несколько минут они с хозяйкой сидели молча. Потом хозяйка не спеша поднялась, сполоснула кружку и убрала на полку, накинула платок.
