И Таня, все больше увлекаясь, словно давняя знакомая Бати, начала рассказывать, как солдат-чех предложил ей забрать оружие… прямо из полиции.
Батя не только внимательно слушал — по привычке профессионального конспиратора он наблюдал за каждым движением, каждым жестом своей собеседницы. Властный и суровый, ибо этого требовала обстановка, строго соблюдающий законы военного времени, ибо ему не однажды доводилось видеть провалы, вызванные беспечностью, неосмотрительностью, он как бы отбирал в Танином рассказе все казавшееся ему существенным и важным.
Девушка? Она казалась ему серьезной, осмотрительной и достаточно смелой.
Все-таки он попросил обождать денька два, чтобы самому осмотреть местность, попытаться узнать или хотя бы увидеть странного чеха из охраны.
Окончательный ответ Батя обещал передать через Марию.
После этого он быстро простился и ушел.
Высокий, стройный, улыбаясь в пышные усы, он вышел на улицу и… пропал. Если бы Мария и Таня последовали за ним — хотя это было неимоверно трудно: он никогда не шел прямым путем, — дорога привела бы их к баракам неподалеку от Академии наук. В бараках жили рабочие-сезонники, часто менявшиеся, малознакомые друг с другом.
Одну из комнатенок занимал Батя. Над его койкой висел портрет Гитлера, обрамленный еловыми ветками. Совсем недавно он принес его к себе из уборной, куда водворил «фюрера» кто-то из живущих в бараке рабочих.
НА ОФИЦЕРСКОМ БАЛУ
Откуда он появился в числе Таниных знакомых, этот облаченный в гитлеровскую форму чех?
Осмотрительная во всем, что касалось новых знакомств, Таня побывала однажды на офицерском балу. Оккупанты открыли в Минске клуб под названием «Зольдатенхаус», что в переводе означает «Дом солдата».
Здесь устраивались балы, именуемые «вечерами славянского содружества», — своего рода подачка солдатам неарийского происхождения. Чтобы создать видимость содружества, на балы эти посылали с десяток офицеров-немцев невысокого ранга.
На один из таких балов и проникла Таня.
От этого вечера она ожидала многого. В непринужденной болтовне с офицерами, из случайных реплик она могла узнать точнее число частей местного гарнизона, да и мало ли какие секретные сведения вообще раскрываются в подобных случаях.
На Тане было изящное строгое платье — Тереза Францевна немало потрудилась, перешивая его для девушки. Когда-то в молодости она очень любила этот сочный васильковый цвет, а потом платье так и залежалось в одном из ящиков комода.
Из Золушки Таня превратилась на один вечер в принцессу. Приветливая, оживленная, она перебрасывалась шутками то с одним, то с другим офицером, и вместе с тем было в ней что-то вызывавшее невольную почтительность.
От взора ее не укрылось, что офицеры-немцы держались заносчиво и старались не слишком общаться со своими славянскими коллегами. Иные из них привели с собой сомнительных девчонок, грубо и наивно пытавшихся замаскировать нищету своих нарядов модными прическами под германских киноактрис.
Играл военный духовой оркестр. Начались танцы.
Но даже в мелодиях вальса или фокстрота чудились Тане чеканные звуки немецких маршей, топот тяжелых сапог, лязг танков, свист пуль. Как бы для того, чтобы впечатление это усиливалось, в перерывах между танцами чей-нибудь пронзительный голос выкрикивал: «За победу третьего рейха!», «За братство, хайль!»
Видимо, и это входило в программу спектакля дружбы и солидарности. А солидарность была остро необходима оккупантам: дела на фронте пошатнулись. Москва, Ленинград, Сталинград — имя каждого из этих городов было связано с провалом очередного, выношенного заранее и продуманного, казалось бы, до мелочей плана фашистов. Давно уже геббельсовская пропаганда объявила о «начисто уничтоженной» советской авиации, а воздушные налеты и взрывы продолжались. Было над чем призадуматься оккупантам. Было ради чего кричать: «За наше братство… Хайль!»
Однако новоявленные братья веселились без особого энтузиазма.
Еще в вестибюле Таня заметила молоденького лейтенанта, который внимательно на ее посматривал. Кто он? Девушку тревожил этот изучающий взгляд: «А ведь я его видела… Где? Когда?»
Таня подошла к киоску с цветами. Как она и ожидала, рядом с ней вскоре оказался молодой офицер.
— Какая прелесть! — сказала Таня, любуясь пышными алыми гвоздиками.
Чех поклонился и, коверкая русские слова, попросил принять от него в подарок небольшой букетик. Таня пыталась спорить, но цветы уже были у нее в руках, любезно врученные расторопной продавщицей.
Таня поблагодарила, прижала букетик к лицу и уже по-немецки спросила:
— Вы — чех?
— Наполовину. Мать — чешка, отец — итальянец.
— Вы говорите по-немецки?
— О, да! Я — переводчик. Хорошо знаю немецкий, итальянский, чешский. Немного — русский.
— Вы — доброволец?
— Это не имеет значения, — уклончиво ответил чех по-немецки. — Здесь, по-моему, невесело, фрейлейн… Здесь веселятся только немцы.
В ответ Таня громко отчеканила:
— Я приветствую германский дух во всем. Это непобедимая сила. Фюрера нам послал сам бог!
Стоявший спиной к Тане немец в форме войск СД не замедлил обернуться к ней и гаркнул:
— Хайль Гитлер!
— Хайль, — ответила Таня.
Чех слегка поклонился капитану. Едва тот отошел в сторону, он шепнул Тане:
— Уйдемте отсюда…
— Что вы, я хочу танцевать, — возразила Таня. Ей нужно было разглядеть получше погоны и знаки отличия у офицеров, уточнить и запомнить, из каких они частей.
— Что ж, танцевать я тоже люблю, — задорно отозвался чех. — Тем более, мне еще не выпадало счастья танцевать с Золушкой, вырвавшейся на бал…
Они кружились в танце, а Таня, стараясь охватить взглядом весь зал и побольше запомнить, мысленно то и дело возвращалась к словам своего партнера. Он улыбался безмятежно и приветливо. Заговорил негромко:
— Не удивляйтесь, фрейлейн. Меня с детства считали большим фантазером. Я был обидчивый мальчик и нередко мечтал, как сумею проучить своих врагов. Иногда воображал себя грозным пиратом или бросался на поиски клада. Говорят, это с возрастом иногда не проходит. Сейчас мне пришла фантазия, что вы — Золушка и умеете удивительно меняться… Простите, я даже не представился. Юзеф Басти.
— Татьяна. Можете называть меня просто Таней.
Она уже запомнила все, что нужно, и минут через сорок сама предложила покинуть зал. Они вышли на улицу.
У подъезда толпились солдаты охраны, полицейские, жалкого вида девицы. Звонкие мальчишеские голоса предлагали купить папиросы.
Лейтенант, поддерживая Таню под локоть, медленно шел с ней вдоль улицы. Из-за колонны клуба кто-то крикнул вслед:
— Эй ты, фашистская подружка! Овчарка немецкая.
Таня заметила кричавшего, быстро вернулась обратно. Молодой парнишка, не пытаясь убегать, стоял
