Сидевшие в засаде полицейские дремали. Навстречу приближавшейся Марии выбежала пожилая женщина, врач больницы.
— Зачем ты здесь? Уходи! В проходной засада.
Чудом Мария избежала гибели. Несколько дней она скрывалась у Юркевичей. Потом ее переправили к партизанам. И если раньше Таня с тревогой смотрела на развешанные по городу объявления, а лицо Марии на увеличенном портрете казалось страдальческим, то теперь она едва уловимо улыбалась портрету и Мария вроде бы отвечала ей легкой ободряющей усмешкой: пусть, мол, ищут понапрасну, пусть бесятся…
Едва пережили одну неприятность — произошла новая.
Костя Сумец, подружившийся с Ковалевым, ставший одним из помощников Таниных друзей, — однажды они даже ходили вместе подавать сигналы советским самолетам, бомбившим станцию Минск, — неожиданно попал в пренеприятную историю.
Немецкий офицер, приставленный наблюдать за порядком в батальоне нечто вроде воспитателя или надзирателя, — обнаружил у Сумца под подушкой газету «Известия» двухмесячной давности.
Вызванный на допрос к начальству Сумец твердил, что газету ему кто-то подсунул, что он ее видеть не видел. Если б нашел, сам немедленно сообщил бы начальству. Ему не верили.
И снова на выручку попавшему в беду товарищу пришли друзья.
Они доказывали, что Сумец непогрешим, что газету ему действительно подсунули. Пришла нежданно- негаданно и поддержка со стороны туповатого служаки Гришки. Очень довольный, что оказался в центре внимания, он рассказывал, будто в самом деле кто-то шныряет по чужим койкам. Он, Гришка, давно это примечает, но до поры помалкивает, потому что надо же того выследить. И он берется, выследит.
Трудно было понять, пожалел ли он Костю Сумца или сам верил тому, что говорил.
Виноват же во всей этой истории был один неопытный солдат. Сумец доверял ему и дал почитать газету, тайно принесенную в казарму. Солдат, вместо того чтобы вернуть газету Сумцу в руки, положил ее под подушку.
На этот раз Костю выгородили, но он попал под подозрение. За ним стали следить.
— Ну нельзя же так, понимаешь? — строго выговаривала Косте Таня. Самое опасное, если после одной-другой удачи мы становимся излишне самоуверенными. Не считай врага глупее себя. Он идет по твоему следу — не оставляй следов. Почему ты не забрал газету на другой же день? Забыл? Как видишь, такая забывчивость может стоить жизни. Ты неосмотрителен, Костя.
Это была абсолютная правда: Костя не всегда отличался осмотрительностью.
Однажды, в канун предстоящего налета нашей авиации на вражеские военные объекты, Таня получила от Андрея ракетницы. Одну из них она через Тамару вручила Косте и его сослуживцу Башкирову. Они должны были указать самолетам казармы, находившиеся неподалеку.
Смелый, но излишне лихой Башкиров уговорил Сумца подать сигналы с крыши здания, где расположился вражеский батальон.
— Так надежнее, — уверял он, — никуда уходить не нужно.
К счастью, в тот момент, когда они стреляли из ракетницы, почти все начальство батальона укрывалось в бомбоубежищах. Советские самолеты разбомбили указанную им цель, все обошлось благополучно, однако Таня долго не могла простить Косте такое легкомыслие.
— Просто невозможно было поступить глупее! Скажи, ты всегда рубишь сук, на котором сидишь?
А Костя и в тот, и в этот раз твердил одно и то же:
— Не могу больше, не могу. Отправьте меня к партизанам, тут я пропаду…
Таня чувствовала: оставаться под началом гитлеровцев Косте опасно. Особенно после истории с газетой.
Он не только заслуживает доверия — он его заслужил. Надо выручать парня, придумать способ, как отправить его в партизанский край…
На счастье, у Кости было несколько образцов увольнительной записки: Кошевой на всякий случай снабжал ими близких приятелей. Костя вписал число, час и вышел из казармы, чтобы никогда в жизни больше в нее не возвратиться.
Спустя несколько дней Тане удалось с подводой «оттуда» переправить Костю в партизанский отряд.
Тревожные вести незадолго до этого дошли до Кучерова. От своих «самогонных клиентов» — полицаев, охотно болтавших с ним за очередной стопкой и даже просивших нередко помощи, Кучеров узнал, что за Тамарой Синицей и за всеми, кто бывает у нее, приказано установить тщательную слежку.
Ни о чем допытываться Кучеров не стал — боялся вызвать подозрение, но сигнал этот не сулил ничего доброго.
Через связных Таня снеслась с Андреем, с партизанским командованием. Тамара Синица покинула Минск. Четверо детишек остались на попечение бабушки. Им наказали на все вопросы о маме отвечать: «В деревню уехала, за продуктами».
В январе 1943 года из батальона бежал к партизанам Сергей Ковалев. Ему нельзя было оставаться после исчезновения Тамары. Их слишком часто видели всех вместе.
Тане становилось все труднее. Таял круг ее помощников. Но самой ей покидать Минск пока что было нельзя. Боец Татьяна Климантович оставалась на своем посту.
Суровое время дало ей суровых и требовательных учителей. Но и придирчивый Андрей, и немногословный Батя могли быть довольны ею. Иногда она вспоминала того солдата, который покинул их с Сергеем в трудные минуты, под Новый год, и бежал куда глаза глядят.
У подпольщиков было все обдумано: солдата должны были спасти. Он же, в припадке слепого ужаса, ринулся навстречу гибели. Таня узнала, что он был задержан и расстрелян.
Горькая, но поучительная история…
Таня ночевала на разных квартирах. Иногда она забегала к Терезе Францевне, помогала постирать, наварить нехитрого супу для ребятишек. Ей был близок этот дом — первый добрый кров на оккупированной земле. Скучали по ней и дети, а Лена, старшая, готова была идти за Таней куда угодно и на что угодно.
Приближалась годовщина Красной Армии — 23 февраля. И вновь люди на оккупированной земле готовились тайком отметить эту дату, один из установившихся в родной стране праздников — день рождения армии, которую ждали, в приход которой свято верили.
В день двадцать пятой годовщины создания нашей армии дядя Юркевич вместе с возчиком Овчинниковым вернулись из партизанского края в Минск. Среди продуктов, лежавших на подводе, были гостинцы, которые партизаны прислали семье Тамары Синицы. Там было письмо и для Тани. Никто, кроме нее, не разобрался бы в этом на первый взгляд наивном любовном послании. На самом же деле это Андрей просил срочно добыть важные, интересующие Москву сведения.
Юркевич с Овчинниковым, доставив гостинцы и другим семьям, шумно торгуясь для виду, отправились с порожней подводой по домам.
Елена Игнатьевна давно дожидалась мужа к обеду. Но не успела она поставить перед ним тарелку с дымящимся супом, как Афанасий Иосифович сорвался с места: он случайно увидел в окно двух гестаповцев, которые шли прямо к его калитке. Они вели женщину, едва державшуюся на ногах.
Юркевич все понял, увидев ее.
Он открыл нижний ящик шкафа, сгреб в кучу лежавшие там письма и фотографии, швырнул в топившуюся печь.
«Арсенал» был пуст, хоть шаром покати, — кроме коз, в погребке ничего нельзя было найти: все оружие накануне успели вывезти партизанам.
Женщина, которую вели гестаповцы, еще недавно числилась связной партизанского отряда, многое знала о работе подпольщиков, бывала у Юркевичей, приносила к ним листовки, передавала поручения.
Но сейчас молодую, здоровую Любу Жук трудно было узнать!
Полуодетая, несмотря на лютую стужу, с рассеченной грудью, в изорванном окровавленном платье, она, как вошла, с порога заговорила:
— Дядя Юркевич, прости меня… Вместе работали, вместе погибать будем… Пить дайте, пить!
Лицо ее превратилось в кровавую маску, и с болью, с ужасом и отчаянием смотрели на Юркевичей воспаленные глаза.
