лицу с Бушало, бывшим своим командиром. Взбешенный Бушало сразу узнал беглого завербованного военнопленного даже в пальто с поднятым воротником и надвинутой на глаза широкополой шляпе.
Кошевой «заговорил» первым: из двух пистолетов прикончил лютого своего врага.
В это мгновение из-за угла выскочил знакомый Емельяну солдат, приземистый, широкоскулый парень в ладно пригнанной щеголеватой форме. Он схватил Емельяна за руку и потащил за собой.
— Скорее, скорее же…
— Куда? — шепнул Емельян.
— Спрячу тебя, ведь пропадешь…
— Спасибо, Гриша.
Кошевой запихнул пистолеты в карманы пальто и поспешил за солдатом. С благодарностью смотрел Кошевой на Гришкино сосредоточенное, окаменевшее лицо: вроде бы казался всегда этаким холуем- служакой, что лишь смотрит в рот командиру, а вот надо же, собой рискует… Впрочем, нет, не только служакой был Гришка. Широкогрудый, голосистый, так задушевно, бывало, после доброго ужина и стопки шнапса распевал он солдатские песни. Научился и немецким — откуда что берется?
Таня не дождалась Кошевого в условленном месте и ушла встревоженная. Она знала точно, что он в Минске, но где?
А расторопный Гришка в это время устраивал Кошевого в закутке в каком-то заброшенном полутемном сарае. Там стояла койка с накиданным поверх матраца тряпьем.
— Отдыхай, дружище. — Грубый голос Гришки звучал непривычно весело и ласково. — Уж отсюда тебя не выцарапают…
Кошевой, уставший после долгой дороги, не очнувшийся от пережитого потрясения, забылся в дремоте. Как присел на койку, так и повалился, не сняв пальто, не вынув рук из карманов.
Очнулся он от сильного толчка. Приоткрыл глаза — и сон мгновенно пропал. Перед ним стоял гитлеровец, командир вражеского батальона. Несколько штыков были направлены на Кошевого, а где-то позади маячило расплывчатым пятном скуластое, самодовольное лицо Гришки.
Выстрелить Кошевой не успел: на него навалились, скрутили руки.
Закованного в цепи Кошевого в тот же день доставили туда, откуда он бежал: в казарму батальона. Начался допрос.
— Назовешь своих сообщников в нашем батальоне — останешься жив, предложил гитлеровец. — Не пожалеешь.
— А кого ж я тогда вместо себя оставлю? — Кошевой держался степенно, слова выговаривал отчетливо и спокойно. — Да и на кого покину нашу Украину? Нет, с вами, чужаками, мне не по дороге. Далече вам драпать придется, не угонюсь… Ох, далече!
На следующий день, когда Таня по всему городу искала Кошевого, его казнили. Страшную казнь придумали для него прислужники фашистов. Посреди двора, окруженного казармами, воздвигли громадный свежеобтесанный крест. Распяли бывшего писаря Кошевого, а напротив установили пулемет. Здесь же, во Дворе, выстроили солдат.
Пулеметная очередь прострочила по ногам распятого Кошевого. Гитлеровец в последний раз предложил:
— Назови сообщников — отменю расстрел. Лечить будем.
Истекавший кровью Кошевой крикнул:
— Берегись, сволочь! Вылечишь — тебя первого пристрелю. А вы, собаки, цельтесь получше, стреляйте в сердце. Забыли, видно, где у человека сердце бывает?
Он был еще жив, когда палачи разожгли под ним костер…
Но в ту ночь, когда казнили Емельяна Кошевого, была совершена в батальоне и другая казнь: в уборной кто-то прикончил солдата Гришку, так и не дав ему получить обещанную начальством награду.
Два дня спустя личный состав батальона сократился еще на несколько человек. Они бежали к партизанам, где встретились с Таней, Ковалевым, Костей Сумцом. От них узнала потрясенная Таня о случившемся несчастье. Она и сама понимала, что только гибель могла помешать Емельяну Кошевому прийти на условленное место, поэтому отправилась с очередной информацией в Бобры.
Советские войска приближались. Бушевала весна, шагала по земле Белоруссии, а ночами люди прислушивались к взрывам, будто к громовым раскатам весенней грозы, несущей земле обновление.
Однако фашисты сопротивлялись упорно, яростно: подтягивали новые силы, пытаясь раздавить партизан. С мстительной яростью арестовывали, пытали, казнили даже ни в чем не замешанных людей. Для устрашения.
Таня на этот раз едва добралась из Минска в Бобры. Схватили ее в Заславском районе, у Семков- городка. Девушка успела незаметно выбросить пистолет, и при обыске у нее ничего не нашли. Документы тоже были в порядке.
И все же ее повели на допрос.
У нее упорно допытывались, не знает ли она чего о партизанах, и одно это доказывало беспомощность оккупантов, так и не ощутивших себя хозяевами захваченных земель.
Прикинувшись, как обычно, до ребячества бестолковой, Таня вновь достала свой аусвайс и сказала:
— Не-е, у нас в военной столовой партизанам обедов не отпускают. Не положено.
Фашисты постарались обставить вопросы устрашающе. Возможно, они исходили из убеждения, что у любого местного жителя хоть что-то да удастся вырвать. Таню продержали ночь в холодной камере, били шомполами и плетками, но она упрямо твердила одно и то же, становилась все бестолковее.
Оставалось поверить, что глупенькая девчонка ни о чем не думает, кроме куска хлеба. Избитую Таню отпустили.
С трудом добралась она до Бобров. Несколько дней отлеживалась, металась в бреду, в ужасе пыталась преградить дорогу убийцам. Из отдельных горячечных фраз товарищи поняли: это она пытается защитить Емельяна Кошевого. Забыв о собственных страданиях, рвется спасти его от страшной казни…
А когда Таня поднялась с постели и, осунувшаяся, похудевшая, с огромными — они стали казаться темнее — глазами, впервые вышла за порог, она услышала, что идти в Минск ей уже не придется. Обратной дороги не было: фашистские войска вторглись в партизанский край.
Грозная опасность нависла над партизанами. Их бригады начали отступать на северо-восток, в район озера Палик. Вместе с партизанскими частями ушла из Бобров группа Андрея — он сам, Таня, Юркович и Добрагост.
Обосновались в лесу, поблизости от озера. Людей было много, продуктов недоставало. Начался голод. И изнурительная, без передышки, пальба. Днем фашисты обстреливали партизан с воздуха, ночью — из минометов.
Попытка прорвать блокаду большой партизанской колонной оказалась безуспешной.
Сведения о тех последних днях и минутах ложатся на бумагу отрывистыми телеграфными строчками.
Ночь на 15 июня. Штурмовая группа партизан готовится принять бой на опушке леса. Это северная часть села Маковья. Остальные бойцы, штабы с радистами расположились неподалеку. И где-то среди них — Таня. Это ее последние часы, последние минуты. Постараемся же восстановить последовательно событие за событием.
…Все понимали, что предстоит тяжелый бой, из которого лишь немногие выйдут живыми. Но страшнее смерти представлялся партизанам плен.
Таня пожала руку Андрею, проверила свой пистолет.
Фашисты открыли огонь. Взмыли в воздух и повисли в небе ракеты, осветив пространство между лесом и деревней. От деревни ползли на партизан черные фигурки фашистских солдат. По команде «вперед!» партизаны бросились навстречу.
В фантастичном зеленовато-голубом свете медленно таявших ракет отчетливо обозначались живые черные мишени: одна, другая, третья… Таня не разучилась метко стрелять, но это была ее последняя победа.
Силы партизан таяли. Когда враг пустил в ход шестиствольные минометы, в числе поднявшихся в атаку партизан Тани уже не было…
