намного чаще – Эми ждал разнос за то, какие нелепые, бессмысленные, безграмотные и безвкусные исправления она внесла в последний проект, либо за то, что не внесла в него вовсе никаких исправлений. Стефани Дженкли была из тех, кто считает голый живот лучшим решением для формы медсестёр в педиатрическом отделении, а сочетание розового с зелёным полагает смелым и небудничным выбором. Поэтому Эми, болезненно осознававшая свою неопытность и недостаток знаний, жадно ловила каждое слово мисс Дженкли, старательно запоминая все её советы и указания, чтобы, не дай бог, не реализовать в будущем какой-нибудь из них. Это было самой лучшей, самой плодотворной стороной их общения; всё остальное было ужасно, потому что мисс Дженкли явно не нравилась ни сама Эми, ни её идеи, ни то, как она попала в «Лекстер-Мод».
– Я пять лет отпахала стажировку за шесть сотен в неделю, прежде чем меня взяли в штат, – заявила как-то мисс Дженкли, принимая из рук Эми кружку с капуччино и швыряя в свою ассистентку испепеляющий взгляд. – Пять лет, вот так-то, юная леди! И заметьте, я ничем, ровно ничем не лучше других, во всяком случае, сама я так совершенно не считаю. – «В отличие от тебя, драная ты курица», – добавлял её взгляд в круглой проволочной оправе очков, и Эми молча опускала глаза, потому что это было проще всего.
Хуже прочего было то, что теперь, полностью перейдя под начало мисс Дженкли, Эми утратила доступ в кабинет Элизабет Нелкинз. Все её личные разработки, которым она уделяла довольно много времени, сперва ложились на стол к её непосредственной начальнице и, Эми была абсолютно уверена, немедленно летели в мусорную корзину. Эми пыталась несколько раз передать свои проекты главному дизайнеру компании через её секретаршу, но та принимала их равнодушным и отстранённым видом, и было крайне мало надежды, что эти бумаги лягут на стол Элизабет в этом тысячелетии. Что ж, всё и так шло уж слишком хорошо, не правда ли? Не считая трёх проблем Эми Завацки.
Второй из этих проблем был Люк – парень, сменивший Марти, когда тот перебрался наконец в свой отдел, оставив на компьютере пять гигабайтов порнографического видео и двадцать четыре вируса. Люк не понравился Эми с первого взгляда. Он был фотограф, работавший с моделями – причём как местными, штатными, по меркам которых шилась одежда, так и с залётными пташками из именитых агентств, которых регулярно нанимала компания для презентации готовых моделей. Люк воплощал собой все качества, казавшиеся Эми типичными чертами нью-йоркского фотографа: он был вёрткий, шустрый, хамовитый и совершенно беспринципный, в чём она убедилась в первый же день, когда он подошёл и уселся на её стол, придавив подтянутой задницей эскизы, над которыми она как раз работала.
– Привет, я Люк, а ты Эми? Новенькая? Оно и заметно. Тебе что, никто ещё не сказал про дресс-код? Юбка длиннее чем на две ладони от бедра – моветон. А хотя с твоими ногами, детка, такую стыдливость вполне можно понять. Но не всё потеряно, пока существуют брюки-клеш, что скажешь?
Говоря всё это, он грыз яблоко, роняя семечки на стол, болтал ногой в дорогой блестящей туфле от «Гуччи» и заговорщицки подмигивал Рейчел и Шейле, хихикавшим за перегородками рядом. Эми настолько остолбенела от подобного хамства, что даже не нашлась с ответом и лишь инстинктивно поджала под сиденье кресла только что осмеянные ноги (которые, кстати, всегда считала одним из главных своих достоинств). Она запоздало поняла, что тем самым признала своё поражение в этой первой схватке, когда Люк победно хохотнул и схватил с её стола пачку мятной жвачки.
– Ничего, малышка, ничего! Главное в нашем деле – здоровая самокритичность. Уверен, какой-то десяток лет – и ты втянешься.
– Отстань ты уже от девушки, Грендл, – лениво подала голос Крисси, и судя по её тону, она, хотя и забавлялась происходящим не меньше Рейчел с Шейлой, всё же питала к Эми определённое снисхождение. – Она тут недели не проработала. Насмотрится на уродов вроде тебя и совсем сбежит, и тогда…
– И тогда я убью тебя своими руками, – мрачно подала голос из своего угла Хизер. – Я не собираюсь больше быть девочкой на побегушках у этой сучки Дженкли.
– Да ладно, ладно, – примирительно замахал руками Люк. – Ладно вам, девчонки. Эми ведь всё понимает, правда, Эм? Девушки с такими ногами всегда оказываются поумней красоток вроде тебя, Крис. Ничего, во мне дремлет Пигмалион, мы сработаемся. А там, глядишь, и подружимся, а?
И он подмигнул ей с таким видом, словно они были неразлейвода с первого класса школы.
Но они не подружились. Эми всегда ненавидела типов вроде него – наглых, грубых, беззаветно уверенных в своей неотразимости и безнаказанности. Он был довольно хорош собой, если, конечно, вы любите прилизанных красавчиков с лисьими глазками, чья напомаженная шевелюра блестит так же ярко, как и носки их туфель. Чем-то он неуловимо напоминал Робби, хотя Робби был гораздо сдержаннее, мужественнее и холоднее – впрочем, бить умел так же больно, только предпочитал кулаки, а Люку нравилось бить словами. Он был плохим парнем, определённо, и когда Эми поняла это, её словно окатило ведром ледяной воды. Если бы Люку внезапно стрельнула блажь завоевать её, влюбить в себя и затащить в постель – в любом порядке, – он почти наверняка преуспел бы, несмотря на почти физическое отвращение, которое Эми стала питать к нему с первой минуты. Но её чувства ничего не значили: он был плохим парнем, а её тянуло к плохим парням, будто магнитом. И да, это была очень большая проблема.
Его стол стоял в дальнем конце комнаты, возле окна, и каждое утро, приходя на работу, он проходил мимо стола Эми. Избежать этого было никак нельзя, потому что он всегда опаздывал и мог появиться в любой момент, а Эми, единственная в отделе, всегда приходила вовремя – она слишком ценила эту работу, чтобы позволять себе излишнюю неаккуратность. И каждый раз, проходя мимо её стола, Люк не упускал возможности сообщить ей, что эта помада идёт ей немного больше, чем та ужасная, что была вчера, а эти духи ещё хуже, чем на прошлой неделе, и разве обязательно было выливать на себя весь флакон? И что её эскизы («О, детка, да ты ещё и рисуешь тут что-то? А я думал, только кофе таскаешь для сучки Дженкли»), так вот, её эскизы – это самое жалкое, что он видел с тех пор, как Роду Молпет выгнали взашей, и правильно, кстати, сделали. Эми не знала, кем была Рода Молпет и почему её прогнали, но это не имело значения – ни для неё, ни для Люка, который, кажется, просто искал повод подколоть её, так беззастенчиво, так прямолинейно и так жестоко, что, будь Эми мужчиной, уже раз пятнадцать заехала бы ему по смазливой роже. Но она не была мужчиной; она не была даже женщиной, смелой настолько, чтобы подкараулить его по дороге в сортир и воткнуть шпильку каблука ему в ступню. Эми была женщиной, которые выбирают плохих парней, терпят плохих парней, смиряются с тем, что, куда бы они ни пошли, рядом непременно окажется плохой парень. Она не могла утешиться даже тем, что Люк был ничтожеством, отрабатывавшим на ней собственные комплексы, потому что кем-кем, а ничтожеством Люк Грендл не был. Эми видела его фотографии, как сделанные для «Лекстер-Мод», так и другие, напечатанные в известных журналах. Они были прекрасны. Над рабочим местом у него висел в рамке диплом национального конкурса документального фото, и снимок, с которым он этот конкурс выиграл. На снимке была старая женщина, кормившая в парке голубей. И в каждой её морщинке, в каждой тени, бросаемой складками вуали на высохшее лицо, Эми видела то, что никогда не смогла бы описать словами, но что тем не менее пугало её до дрожи в костях. Она была рада, что стол Люка стоит далеко, и с того места, где сидела Эми, нельзя было бросить на эту картину случайный взгляд.
Однажды, после того как мисс Дженкли наорала на неё особенно громко, грубо и незаслуженно, порвав в клочья эскиз, которым Эми втайне гордилась, она решила не сразу возвращаться назад в кабинет и немножко поплакала, стоя в нише у лифта между общей пепельницей и искусственным кипарисом. Глупо было так расстраиваться, в самом деле – ведь Эми знала, что эскиз, несмотря ни на что, хорош, и мудро сохранила копию. Но Дженкли разошлась очень сильно, да ещё и в присутствии полудюжины свидетелей. Когда Эми вышла из кабинета, у неё пылали уши, и она, как назло, именно сегодня зачесала волосы назад и убрала в пучок, что делала очень редко – в результате немое свидетельство её стыда и гнева видел каждый, кто мог бросить на неё мельком взгляд. Она постояла в нише минуты две, осторожно прижимая к глазам салфетку, и почти совсем успокоилась, когда оглушительно громкий голос над самым ухом заставил её вздрогнуть и подскочить на месте:
– Гляньте-ка, да это же наша Эм! Мы думали, шляется бог весть где, а нет, она тут, ревёт в уголке. Что случилось, детка моя, кто тебя обидел? Не иначе сучка Дженкли снова выпорола перед всем отделом? Ну так разве тебе впервой, что же ты, сильные девочки не ревут!
Говоря всё это отвратительно весёлым, бойким и
