занавесками, но терпел. Традиции не им заложены, не ему их отменять… во всяком случае, не в первый день назначения.
Паланкин провонял селедкой.
Риш отмахнулся от слуг и рабов, заспешил по узкому темному коридору в покои прадеда и был допущен сразу, растянулся на холодном каменном полу, уткнувшись носом в приступочку для ног патриарха.
– Встань, – скрипуче дозволил прадед. – Ты рад?
– Нет, – замотал головой Риш. – Вовсе нет. Девятнадцатую надо сносить, а не перестраивать. Она мешает всей группе Цааг. Что-то нарушилось, когда построили двадцать шестую, склон ползет, укрепляй его – не укрепляй… Надо убрать девятнадцатую, чтобы стояла вся группа. Если ее не убрать, а перестроить, начнут разрушаться вторая и первая… Неужто никто не видит?
Патриарх Маш прикрыл глаза. Он помнил, как достроили двадцать шестую Башню Цааг. Шестьдесят с лишним лет назад. Маш был молодым мастером на совсем другом участке, но его отпустили, и он прибежал смотреть. Он тогда везде не ходил, а бегал… Дать имя очередной Башне прибыл молодой король под торжественно синими знаменами…
Маш понял, что задремал, только когда проснулся от того, что правнук почтительно, на цыпочках пятится к двери.
– Переоденься, – велел патриарх. – Мы едем к королевскому архитектору. Будешь говорить с ней прямо, как со мной. Скажешь, что думаешь. Она… она поймет. Только говори громче.
Прозвенел звонок на перемену. Инна от неожиданности уронила учебник и полезла за ним под кушетку. Тут вернулась врач и неодобрительно на нее воззрилась.
– Что, полегчало, уже прыгаешь? Ступай на уроки. Физкультуры нет сегодня? Ну так иди.
Инна пролистала учебник страница за страницей. Конечно, там не было ничего, кроме глав и параграфов по биологии. Она и не ждала.
Ну, может быть, самую чуточку…
В девятом они сдавали экзамен по географии, который шел в аттестат.
Необычайно жаркий май манил на улицу – звуками, запахами, прыготней солнечных зайчиков по стенам. Инна, сцепив зубы, сидела за письменным столом и насупленно созерцала стопку книжек: гулять было нельзя, учиться – невмоготу. Наконец с тяжким вздохом она открыла учебник на заложенной вкладке с таблицами.
…После ей не единожды казалось, что картинка была цветная, хотя на самом деле это была гравюра. Резкие точные линии, штриховая проработка теней. Панорама Башен открывалась как бы с птичьего полета, весь передний план занимала первая Башня, квадратная и приземистая, неуклюжая; за ее плечами вырастали вторая и шестнадцатая, и дальше, дальше, весь строительный ансамбль, раскинувшийся на трех великих холмах, был изображен безымянным резчиком отчетливо и вдохновенно… Цифры, означающие нумерацию Башен, были прорисованы в кружочках у подножий, но когда Инна пригляделась, пытаясь сообразить, как же она их понимает, если они ни на что не похожи, смысл рассыпался на черточки и собрался уже во что-то другое.
Динга сопела, морщила лоб, окунала деревянное стило в пузырек с соком чернильных ягод, хмурила густые брови – отчего становилась похожей на ту самую свою прапра и так далее бабку, о которой велено было написать сочинение для перехода со второй ступени на третью, – но чистый лист бумаги перед девочкой украшала лишь клякса в правом верхнем углу. Ни буквы, ни словечка.
Кто-нибудь мог бы решить, что Динге мешает незнание. Ничего подобного. Жизнеописание первой женщины-архитектора Башен Динга знала наизусть. Только оно ей не нравилось. То есть ей не нравились некоторые обстоятельства судьбы матриарха Зеры… если бы судьбу Зере писала она, кое-что сложилось бы иначе.
Девочка решительно макнула высохшее стило в чернила. Пусть будет так!
«Маш и Зера мечтали пожениться… – поползли по бумаге неровные упрямые буковки, словно цепочка муравьев, доставляющих домой добычу, – …но их разлучили. Зера уехала в Бераг учиться на архитектора, Маш остался ее ждать. Они были послушны воле патриархов, и вот патриарх семейства Эшзег решил, что Зеру пора выдать замуж, а патриарх семейства Нокра решил, что Маш должен взять жену, и каждому из них подобрали пару…»
Динга стукнула кулачком по столу. Она знала, что следует написать дальше. «Маш и Зера продолжали любить друг друга, но они покорились решению старших…» Как, ну как они могли?!
Упрямо сошлись на переносице фамильные брови. Побежали быстрее неровные буквы, складываясь в кривые строчки, ведущие к цели.
«…но была их любовь сильнее, чем запреты и предписания. Зера тайком приехала к Машу, и была у них ночь любви, и когда Зера выходила замуж за нелюбимого, она была уже беременна сыном Маша…»
– Да что ты пишешь такое?! – ахнула за плечом Динги бабушка. – Кто тебя подучил опозорить предков?! Стыд-то какой, стыд!!! Дай сюда немедленно! Отдай, пока никто не увидел!
Стоя в углу, носом в паутину, Динга счастливо улыбалась. Домовой паук нервно удрал от нее повыше и взялся плести там новую сеть.
– Я ничего не испорчу, – пообещала ему девочка. – Я знаю, как надо.
Но паук не услышал – а может, услышал, но не поверил.
В лето окончания школы с Инной случилась первая любовь – как случается снегопад или ливень, стихийно и в чем-то даже безлично. Сережа был старше, учился в физкультурном институте. Они ходили повсюду, держась за руки – ухитрялись смотреть кино, не разнимая рук, и есть мороженое, не разнимая рук. «Покровские ворота», «Влюблен по собственному желанию», «Одиноким предоставляется общежитие», ей казалось, что влюблены все вокруг… Пломбир, эскимо, крем-брюле в вафельных стаканчиках, тающая сладость на губах… Однажды они, не разнимая рук, валялись на продавленной кровати в общаге, и как при этом Сережа умудрился снять с нее трусики, Инна даже не поняла – но ни о чем из произошедшего не жалела. Пользуясь летним отсутствием соседа по комнате, они с Сережей до сентября занимались любовью, лишь перебравшись с кровати на пол – вместе с матрасом. По подоконнику топтались голуби, ворковали, прилетали и улетали, хлопая крыльями; в форточку было видно небо, синее, как королевские знамена в мире Башен. Объявившийся в сентябре сосед долго ругался, что Сережа позволил голубям сплошь загадить подоконник.
С наступлением осени их сезонная любовь тихо увяла, а Инна пошла работать секретаршей в унылую производственную контору. Серое здание, проходная с вертушкой, слишком яркие лампы дневного света, которые монотонно гудят на пределе слышимости – гудение становится привычным, его не замечаешь, но в сон от него клонит еще сильнее… Бумажки, бумажки, накладные, докладные… Пытаясь бороться со сном, Инна закончила курсы машинописи. Пришлось проститься с маникюром – «Ятрань» требовала уверенного, жесткого удара. Металлический лязг печатной машинки вскорости тоже стал привычен и больше не спасал от дремы… Однажды Инна вынула только что перепечатанную страницу и…
Они были друзьями, Эш-Зег и Нок-Ра. Вспыльчивый, упрямый Эшзег – и могучий Нокра, надежный как скала и примерно такой же разговорчивый. Караван шел на запад, злое рыжее солнце жгло им бритые затылки по утрам и слепило глаза к вечеру. Караван рабов шел на запад – но Эшзег решил, что им нужно на восток.
Не прошло и трех дней, как рабы взбунтовались. Напрасно надсмотрщики кромсали иззубренными мечами воздух и плоть – их стоптали толпой. Каждый дорого продал жизнь, за одного надсмотрщика в зубы Костлявому Зверю отправились шестеро рабов – но Эшзег, зачинщик бунта, счел обменный курс удовлетворительным. Вернувшись в только что пройденный поселок, бунтари совершили еще один обмен – жизнь жителей, за вычетом двоих ретивых стражников, на два часа работы кузнеца с подмастерьями. Вечный Меняла по ту сторону Неба ухмыльнулся, кивнул благосклонно – и бывший караван потерялся в холмах и оврагах, люди раскатились как бусины, когда порвалась державшая их вместе цепь.
