— Ну что вы, маменька, что вы! — деланным басом смущенно останавливал юноша. Антон представил, как мать набросилась с поцелуями на свое чадо, а он по-мужски сторонился ее объятий.
— Мои сотоварищи, — веско представил по званиям и именам-отчествам и фамилиям Константин и добавил: — Оба тяжело ранены на фронте.
Женщина сочувственно заохала. Судя по голосу, совсем еще молода. Добрая, наверное, располневшая на московских расстегаях и кулебяках. Небось глядит не наглядится на сынуленьку. А отец молчалив. Должно быть, сухарь в вицмундире, застегнутом на все пуговицы.
Заскрипели крышки плетеных корзинок, зашуршал пергамент, по комнате разлился аромат домашних яств.
— Вы, воины дорогие, не побрезгуйте нашими гостинцами, откушайте! Тут и курочка, и гусятинка, пироги, варенье, грибочки, икорочка… Кушайте на здоровье, поправляйтесь!
— Возьмите, Тимофей Терентьич, — сказал прапорщик. — Мама, передайте Антону Владимировичу.
— Гм, гм, — произнес отец.
— Больно тебе, Котенька? Очень болит?
— Скоро уже выпишут, — с полным ртом ответил он. — Шрам на бедре, конечно, останется, да ведь как солдату без шрамов?
— Ты когда написал, мы все читали-перечитывали, сколько слез пролили… Да ты живыми словами расскажи, родненький!
— Что рассказывать? — смутился он. — Забылось уже. Как описывал, так и было.
— Ох, господи! Как, поди, жутко в рукопашной-то, бедненький мой! причитала мать. — Этот третий, ирод германский, со спины наскочил? А с теми двумя ты одним махом, да?.. Герой ты у меня, родненький, герой! Страшно-то как за тебя, о господи!
Антону были приятны ее напевный московский говор, любовь к сыну.
— А потом-то как было? Как выносили под пулями с битвы?
— Когда ранило меня в бедро, кровь так и хлынула фонтаном. Не окажись рядом санитара, изошел бы. Бинта потратили ужасно много. Положили на носилки — и в полевой лазарет. — Тут уж он живописал подробно и соответственно действительному.
— Не стыдись, родненький, скажи: кричал, плакал?
— Что вы, маменька, как офицеру возможно! Я сознание потерял.
В палату забежала Надя.
— Познакомьтесь. Это наша… — он запнулся, не зная, как назвать, наша заботливая попечительница. А это мои родители, Надежда Сергеевна!
— Здрасте! — проговорила девушка, и тут же за нею хлопнула дверь.
— Проста, — сухо сказала мать, уловив нечто в голосе сына.
— Что вы, маменька! Она такая хорошенькая и презаботливая!
— Простолюдинка. Совсем не нашего круга, Константин, — строго повторила она. — А о тебе все Варенька спрашивает. Написал бы ей.
— Гм, гм, — поддакнул отец.
— И нам пиши почаще. Выздоравливай побыстрей. А как выпустят отсюда, вместо санатории домой приезжай. Мы не можем гостить в столице: у отца служба, его только на сутки отпустили. Обещай, что нам будешь писать каждый день и Вареньке напишешь!..
Когда они удалились, Катя вздохнул — то ли с грустью, то ли с облегчением.
— Вы младший из братьев-сестер? — спросил Антон.
— Единственный. Отец поздно женился. Мама очень хотела еще. Почему-то дочку. Не получилось.
Есаул хохотнул:
— Батя, видать, из судейских?
— По почтово-телеграфному ведомству. Чиновник восьмого класса. В наступающем году за выслугу святого «Станислава» будет удостоен, уже представлен.
Антон почувствовал раздражение.
— Вы с золотой медалью, конечно, гимназию окончили?
— С серебряной, — повинился Константин. — По древнегреческому срезался. Поначалу хотел в университет, на юридический, но перерешил и из класса первым записался в военное училище. В Александровское, на Ходынском поле, знаете?
Путко знал Москву плохо. Ходынское поле было связано для него только с трагическим событием в день коронования Николая II.
— По первому разряду окончил, — не удержался, похвастался прапор. Ускоренный выпуск.
Под вечер Наденька прибежала в палату:
— Новости, миленькие мои! Новости-то какие! Из города девчата пришли на ночную смену, такое сказывают — с ума сойти!
— Что случилось, кралечка? Кайзера Вильгельма наши заполонили?
— Какого там кайзера! Распутина убили, вот что!..
Откуда выполз и, набирая силу, понесся по городу слух, установить было невозможно. Но уже через час барышни на телефонных станциях едва успевали включать вилки соединений, и в трубках едва ли не всех аппаратов звучало: «Вы уже слышали?.. Ах, неужели правда?..»
Молва в этот пронзительно морозный декабрьский день катилась по Питеру подобно снежному кому, подминая под себя другие новости, даже вести с театра войны, и безразборно впитывая все подряд: возможное и вероятное, невозможное и фантастическое. Действительно, попади в плен сам кайзер, это не произвело бы такого впечатления, как слух об убийстве Распутина.
С чего началось? С того, что на Гороховую позвонила из Царского Села фрейлина императрицы Анна Вырубова, чтобы попросить Друга приехать во дворец, и услышала, что Григория Ефимовича нет дома и не было всю ночь. Ничего удивительного. Но охрана не ведала, когда и куда он отбыл. А тут невнятные слухи о каком-то заговоре, о котором говорил накануне министр внутренних дел Протопопов. В предчувствии ужасного Александру Федоровну охватил мистический страх. «Найти! Разыскать!..»
Столичная полиция, жандармское управление, охранное отделение, служба дворцовой агентуры — все были подняты на ноги и брошены на поиски. Банальная в своей простоте поговорка: «Шила в мешке не утаишь» — и на сей раз подтвердила народную мудрость. Крупинка по крупинке начало собираться: ночью во дворе особняка князя Юсупова на Мойке слышали выстрелы; страдающий бессонницей бывший актер — нахлебник убежища императорского театрального общества у Петровского моста — видел на рассвете, как подъехал большой черный автомобиль и люди в черном вытащили из него нечто черное и сбросили с моста в прорубь. Свидетельству престарелого артиста поначалу не придали значения — ни городовой, чей пост был тут же у моста, ни сторожа и дворники пивного склада «Бавария», находящегося по соседству, ничего подобного не подтвердили. Но на свежем снегу в этом месте действительно были обнаружены четкие отпечатки автомобильных шин, к парапету вели глубоко вдавленные следы и цепочка кровавых пятен; на перилах снег был совершенно сметен, и темное пятно проступало на бревенчатом подпоре моста. Осмотрели. Да, пятно крови. И на реке, у края проруби, что-то темнело. Спустились на лед. Оказалось — коричневый фетровый бот.
Чины охранного отделения и прокурорского надзора помчались на Гороховую. Жена Распутина тут же опознала находку: эти боты Григорий Ефимович завсегда надевал на выходные шевровые сапожки.
Бот. Кровавые пятна. Таинственный черный автомобиль. Единственные за всю минувшую ночь выстрелы на Мойке… Разрозненные улики начали сцепляться в версию.
Между тем водолазы, обследовавшие речное дно в полынье, ничего не обнаружили. Установили лишь, что течение в этом месте очень сильное, и если даже сюда сбросили тело, то его могло унести под лед неизвестно куда. Усиливавшийся мороз, схватывающий полынью, заставил прервать подводные работы.
Протопопов доложил царице. Александра Федоровна распорядилась спустить на розыски всех столичных водолазов, недостанет — вытребовать из Кронштадта. Не найдут — пусть взламывают лед по
