Великий Князь Московский и Владимирский тотчас по достоинству оценил духовный подвиг святого старца, ибо с этого момента православные христиане со всех княжеств стали стекаться к Троицкой обители и разносить «благость» по самым отдаленным закоулкам Русской земли. И сразу утроилось сторонников у Москвы, и каждый из них готов был обнажить меч на защиту монастыря и образа Пресвятой Матери Богородицы!
Дмитрий Иванович принял протянутую для примирения руку и послал к Сергию послушниками двух самых любимых бояр-ратников Родиона Ослябю и Александра Пересвета. Послушники божий, конечно. Но... в случае чего, такой «старец», защищая настоятеля своего, так в ухо двинет, что злоумышленник очухается уже в аду! Такие иноки — почет для монастыря. К тому же вместе с великокняжеским благоволением на обитель посыпался серебряный дождь из государственной казны...
Однако все это потом случилось. А в июне 1378 года своим авторитетом Сергий Радонежский не Дмитрия Ивановича поддержал, а Киприана — коварного искателя высшего духовного звания на Руси!
Впрочем, мудрый игумен и без напутственных слов боярина Федора Свибло знал, что ему следует делать. Тихо и спокойно, не заходя в столицу, удалился он в свой монастырь на Маковце. Пешком, как всегда. И как всегда, до самой обители провожала его толпа богомольцев. Он призывал немощных не стенать, а уповать на Бога, на всепрощение его. Он благословлял смердов на труд и на подвиги во славу всевышнего и Святой Руси. Простым людям и невдомек было, что там, в княжеско-церковной среде, творится, и ни о чем таком они Сергия не расспрашивали. А тот по великомудрию своему тоже ничего не объяснял, чтобы не сеять смуту на Русской земле...
Начало смеркаться. Пленники потребовали еды. Охранники их не слушали. Тогда священнослужители стали неистово стучать башмаками о дощатый пол. Вошел Федор Свибло:
— Чего вам?
— Оголодали мы. Прикажи яства дать.
— Серкиз? — укоризненно посмотрел на тысячника Федор.
— А нет ничего, — пожал плечами воевода.
— Как нет? — возмутилась митрополичья свита. — Наш обоз полон съестного припаса.
— Хм. Были припасы, — подтвердил Андрей Серкиз. — Батыры всё съели.
— Как — всё?!
— Батыры тоже есть хотели, а с собой ничего не захватили. Кто ж знал, что за вами так долго гоняться надо будет. Так вот... — Тысячник виновато посмотрел на Федора Свибло.
— Ну съели так съели, — решил тот. — А вы чего вопите? — повысил голос боярин. — Вас сюда никто не звал и кормить не обещался. На Москве своих дармоедов хватает!
Киприан, вороном нахохлившись, сидел в углу, ни на кого не глядя. Надеть на себя ризу отказался, да и смешно было бы тут в парадном одеянии пленным быть. Рясу черную на себя напялил — в знак скорби и возмущения, видать.
Федор Свибло посмотрел на него презрительно, сказал твердо:
— Езжай в Литву, Киприан. И немедля. Не гневи Великого Князя Димитрия Иоанновича.
— Ка-ак, ночью?! — возмутились было сподвижники митрополита.
— А вы-и, молчать! — осадил их грозный и вспыльчивый боярин. — Ежели с утренней зарей ты, приспешник литовский, — снова обратился он к иерарху всерусскому, — еще будешь у порога Москвы топтаться, тогда приказано мне лишить тебя живота[147]!
Киприан встал, выпрямился гордо и шагнул к двери. Причет толпой последовал за пастырем своим.
— Верните им одежду и лошадей! — приказал Федор Свибло татарам.
— Тебе ли нам приказывать? — зароптали было воины.
— Вы разве не слыхали? — вкрадчиво спросил своих Андрей Серкиз.
Лошадей и одежду священнослужителям вернули.
— Мы верхом не ездим, — возмутились было те, — да еще без седел!
— Пешком идите. Какое мне дело? — ответил боярин равнодушно.
— А обоз наш как? — решился спросить кто-то из свиты Киприана.
— То обоз Великого Князя Московского и Владимирского Димитрия Иоанновича и архиепископа Михаила!
— Но там сосуды и мощи святых угодников божиих, хоругви...
— Я ведаю про то. Дары это боговы, а не ваши. В послании своем патриарх Царьградский отписал, что мощи и сосуды, а також хоругви он шлет святому храму Успения Богородицы в Москве. Туда они и доставлены будут. Ты, Киприан, не по праву завладел дарами патриаршьими. Не тебе они дадены, а народу русскому православному. Всё, езжайте!
Седло Киприану дали, и он сам споро оседлал коня и через мгновение уже сидел на нем.
— Ловок! — восхитился даже Серкиз. — Эй, поп-бачка, иди в дружину мою, сотником сделаю!
— Вперед! — распорядился Федор Свибло. — Серкиз, перестань зубы скалить! Проводи их до пределов Тверской земли. Да гляди мне, чтоб не утек кто. Заметишь, чего не так, головы руби без пощады!
— А как же, — ответил тот весело. — Конечно, срублю.
Вопреки ожиданиям и твердому обещанию, даже великий князь Тверской Михаил Александрович, давний и непримиримый противник Москвы, не захотел дать приюта опозоренному митрополиту и его присным. Коляску только подарил и три телеги для дальнейшего пути. И поехал Киприан аж до Киев-града, откуда дорога позора его пролегла.
Из древней столицы Руси, будучи под защитой литовского меча, непризнанный митрополит послал проклятие и отлучение от церкви Великому Князю Московскому и Владимирскому Дмитрию Ивановичу, а также верным сподвижникам его, мирским и духовным.
Но на Руси только посмеялись над этим. Злость — плохой помощник во всех делах, а уж в государственных — тем паче! А Киприан заодно проклял и Михаила Александровича Тверского. Тот возмутился:
— Вот паскудник, а я ему еще возок подарил и яств на дорогу дал...
Так впервые столь решительно мирской князь отрек от себя неугодного ему духовного царя всея Руси — митрополита. Самого патриарха Константинопольского не послушался. Да мало ли чего Дмитрий Иванович, будущий Донской, сделал в свое время
Глава четырнадцатая
Опять грозой пахнет
Земля Рязанская. Самая горькая и героическая в суровые и безжалостные времена татаро- монгольского господства. Она многие годы грудью закрывала и Москву, и Тверь, и Новгород Великий.
Порубежная застава Северо-Восточной Руси — Рязань первой встречала полчища степняков и последней провожала их, исходя пожарами и кровию людской. Любой другой народ бежал бы отсюда без оглядки. Но руссы оставались и снова, и снова готовы были на подвиг во имя отчих очагов и родины своей многострадальной!
Здесь за много поколений выросла особая порода людей. Они с малых лет становились воинами. Каждый смерд, горожанин, купец сызмальства умел ловко сидеть на коне, на всем скаку врага заарканить, точно и неотразимо нанести удар мечом или копьем, попасть из лука в стремительного степного наездника. Рязанцы знали, как в чистом поле уйти от погони, скрыться в, казалось бы, открытой степи и внезапно напасть из засады. А уж в лесах рязанцы полновластными хозяевами были. Неодолимый полководец Востока Араб-Шах-Муззафар, не раз бивший самого Аксак-Темира, ощутил это на себе: из четырех туменов недавно в степь прорвалась едва половина его воинов, к тому же каждый третий из оставшихся в живых был ранен
