самопожертвование во имя Родины, бесстрашие и одновременно — источники всего сущего на земле — истинная доброта и милосердие.
«Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие!» — сказал Александр Сергеевич Пушкин. Эти крылатые слова могли бы стать эпиграфом к роману С. Пономарева «Гроза над Русью».
1. Спешит беда великая на землю Русскую
Глава первая
Тревожные вести
Полыхнуло густым дымом с вершины ближайшего кургана, и стал он сразу похож на богатырский шлем, увенчанный султаном из черных колышущихся перьев.
Пахари бросали сохи в борозде и мчались во весь дух на неоседланных лошадях к стенам Переяслава. Сюда же бежали люди из соседних неукрепленных поселений. Стоял апрель весенняя страда в разгаре.
За толстыми бревенчатыми стенами крепости гулко перекликались била [1]. Сполох!
К северным воротам, в сторону Воинова тока, не спеша выехал на толстоногом соловом коне воевода Переяслава Слуд в сопровождении сотни богатырей-гридей; сверкала кольчужная броня, червенели миндалевидные шиты, дробно стучали подковы резвых боевых коней.
Толпа расступалась, давая дорогу всадникам.
Слуд, седой и суровый, молча смотрел из-под кустистых бровей вперед по ходу коня. Он был неприступен и грозен с виду, как каменное изваяние громоносящего бога руссов — Перуна.
Дружинники же его, подбоченясь, лихо сидели в седлах, перемигивались со встречными молодками — гридей трудно было удивить военной грозой и тревогой: это было их жизнью, чуть ли не повседневной.
Город Переяслав стоял передовой крепостью от набегов хазар на правом берегу Трубежа, притока Днепра. Киев мог быть уверен в том, что эта твердыня не даст внезапно напасть на столицу молодого Русского государства. Орды беспокойных степняков вынуждены были оставлять здесь немалые силы, не без основания опасаясь удара в спину при продвижении в глубь Русской земли.
Несчетное число раз Переяслав выдерживал длительные осады и ни разу не был взят врагом. Десятисаженные земляные валы вокруг города, дубовые стены, а пуще того — непоколебимая стойкость защитников твердыни — неизменно принуждали врага к отступлению.
Отсюда в Дикое поле на передовые заставы, отправлялись сторожевые дозоры, которые вот и сейчас, задолго до появления врага, дали знать дымами на курганах о его приближении.
Сам дым говорил о многом: синий — о том, что встречена небольшая орда; черный и густой означал, что надвигается большое войско и оно уже близко. Заглушая и выпуская дым несколько раз, дозор извещал, в скольких часах пути враг; попеременно подбрасывая в костер то сухую солому, то горючий сланец, отчего цвет дыма менялся от синего до черного, сторожа сообщала, что недруг наступает спешно и открыто.
Сведущему человеку сигнальные дымы были ведомы как собственная ладонь. А сведущими на границах Руси в то грозное время были все от мала до велика.
Между тем, под тревожные звуки бил люд переяславский собирался на вечевой площади. Сторожевая дружина занимала места на стенах и башнях. Туда же по тревоге, каждый на заранее установленное место, поднимались вооруженные топорами, мечами, копьями, тугими луками кузнецы и кожевники, гончары и плотники — весь работный и ремесленный люд города — и смерды-оратаи[2]. Около стен, внутри крепости, разжигались костры под чанами со смолой и водой. Ратники разбирали оружие. Машинные мастера проверяли исправность тяжелых камнеметов.
Староста городников Будила, великан с черными глазами на тронутом оспой курносом лице, с густой смоляной бородой, снимал полотняный фартук, чтобы заменить его броней. Плотный белобрысый подмастерье суетился рядом, помогая богатырю натянуть кольчугу на необъятную грудь. Из бойницы башни Будила увидел, как соловый конь легко вынес воеводу Слуда на холм, увенчанный высоким раскидистым дубом, посреди Воинова поля — места ратного ученья сторонников[3] и дружины.
Гриди, горяча коней, скакали вокруг, бросали вперед копья, догоняли и подхватывали их на лету. Другие сходились в потешном поединке. Третьи, щелкая тетивами тугих луков, внезапно ныряли под брюхо коня и пускали стрелы в деревянных болванов, расставленных здесь для воинского ученья.
— Ишь разыгрались, зайцы попрыгучие! — ворчливо обронил Будила густым басом, любуясь однако ратной потехой. — Вот ужо прибежит казарин да и пообрывает вам прыгунцы.
— Куда козарину супротив русского витязя, — возразил Тудор, староста шорников. — Мало троих на одного, и то побьет. Не единожды случалось сие.
— Троих может и осилит русич, ежели то не вой самого Итиль-хана[4] . Ан видится мне, ноне не трое на одного идут козары. Глянь, дым какой повалил с кургана. Сила прет великая. Давненько не видывали на Руси таких сполохов. Святослав-князь унял было козарина. Сказывают прошлым летом крепкий мир обговорил с Хаканом.
— Козарин, он што твой волк. Мира дает, коли в овчарне его устережешь. Тогда он хвост подожмет — прямо-таки друг лучший. А как соберется зверье в стаю, так и пошли разбойничать. Покамест всех овец не порежут, не уймутся.
— Мы им не овцы.
— Знамо дело. Да степняки мыслят по-иному, особливо молодые. Наш мирный норов за слабость и опаску считают. А доселе не поймут, пошто с битой рожей утекают в свои пределы... Гля, как воронье разгулялось. Поживу чует. — Конопатое сухое лицо Тудора опечалилось. — Много поляжет русичей на полях бранных, ибо тяжкой и злой будет сеча.
— Взбодрись духом, Тудор! Не пристало нам, старшинам работного люда, головы свои, битвы не начиная, на вражьи копья надевать. Скорее их головы на русском рожне[5] побывают... — Будила усмехнулся в лохматую бороду и так сжал древко копья, что Тудору показалось — оно сейчас лопнет в узловатых ручищах городника. — Может, нынче приведется, дак на поединок пойду.
— Ты, Будила, истый богатырь, — сказал шорник почтительно. — Не упомню яз, штоб какой ни то козарин аль печенег мог с тобой совладать. Только на моей памяти повалил ты с десяток поединщиков, а яз тут всего-то шестое лето живу. Силушки ты великой, Будила, да только пошто судьбину пытать?
Мастер-городник нахмурился и сказал назидательно:
— Поединок — бой правый! Он дух ратников своих укрепляет. Яз победил — вся вражья рать сердцем дрогнет: значит, правда на моей стороне. Значит, бог не поддержал их поединщика в седле. Соображать надобно, голова-полова... Ну а ежели сам паду от могутной десницы вражьей, дак то за землю Святорусскую, и тем упокоюсь честию в садах Перуновых...
— Гляди! — прервал его Тудор, указывая рукой в сторону дальнего степного кургана.
Там точками показались всадники, летящие во весь дух. От свиты воеводы отделился десяток удальцов и с гиком и свистом устремился навстречу неведомым наездникам...
Вскоре по красным миндалевидным щитам и островерхим шлемам можно было узнать русских комонников[6] передовой заставы. Следом за первым всадником бежали
