Княгиня побелела и без сознания сползла к подножию трона. Вокруг засуетились мамки да няньки. Над княж-теремом взлетели горестные вопли плакальщиц...
Вдова три дня никого не допускала к себе, кроме Асмуда, Претича и Вусфаста — ближних бояр старшей дружины великокняжеской. Да и они приходили тайно, ночью, чтобы никто не увидел. Бояре, воеводы, старцы градские и иные мужи нарочитые из большой княжеской думы шептались меж собой, сокрушаясь вслух:
— Как бы лебедь белая не повредилась умом от горя столь великого...
На третий день к вечеру в город на Горе прискакала дружина Свенельда. Воевода со скорбным лицом, но ликуя в душе, хотел опередить события. Замысел был: окружить княжь-терем своими гридями и объявить себя великим князем Киевским, силой оружия и подкупом добиться признания своей власти у киевлян.
Все складывалось к лучшему: Свенельду доложили, что Ольга до сих пор без памяти, а бояре и воеводы растерялись. Каковы же были его изумление и гнев, когда он увидел закрытые ворота детинца и нацеленные с башен стрелометы. Гриди великокняжеской дружины Не откликались на его брань, более того, вели себя так, как будто под стенами не было ни варягов, ни их прославленного в боях предводителя.
Свенельд, затушив гнев, не уходил от стен. Он разослал в Подол и другие посады своих послушников уговаривать люд киевский за себя. На следующее утро дружина Свенельда была окружена и выдворена в поле. Здесь грозный воевода увидел своих бирючей: все они, более двух десятков, болтались в петлях на одной перекладине. Варяги притихли. Свенельд мрачно отвернулся... Прошел час. Конунга позвали в княж- терем на Горе, одного...
После полудня Ольга приказала созвать боярскую думу.
— По смерти великого князя Игоря Рюриковича, — объявил громогласно в большой гриднице воевода Асмуд, — по уставу русскому стол Киевский и всея Руси переходит к сыну его! Старшой князь роду Русского Святослав Игоревич берет отчину свою — Святую Русь!
Бояре и многие воеводы недовольно загудели:
— На што нам малегу?
— Не удержать глуздырю[100] повод боевого коня! Не желаем Святослава над собой!
— Другой нужон!
— Немало на Руси добрых мужей нарочитых древнего роду-племени. Свово хотим!
— Кто ж люб вам? — с загадочной усмешкой спросила княгиня.
Чадь нарочитая обрадовалась — дело-то выгорает.
— Борича жалаем на стол Киевский! — крикнул кто-то.
— К лешему Борича, сквалыгу энтого! Глеба Черниговского!
— Свенельда жалаем!
— Ко-о-о-во-о?! Вар-ряга-а?! Ах-х ты, морда свинячья. На, получи... Х-ха!
Ольга невозмутимо восседала на стольце княгини. Лицо ее было сухим и строгим, серые глаза смотрели поверх боярских голов. Золоченое кресло справа оставалось пустым.
А шум разгорался. Кое-где зазвенели клинки мечей. Воевода Борич, маленький, с лицом злой старухи, ощерясь, отбивался от наседавшего на него необхватного воеводу Искусеви.
В самый разгар спора из боковой двери в гридницу вошли четыре дружинника-исполина в полном боевом доспехе, с обнаженными мечами в руках. Двое нести на плечах мальчика в красном корзне. Став одновременно каждый на одно колено перед Ольгой, они осторожно посадили мальчика на великокняжеский престол. Ребенок без страха смотрел на суетную в гриднице, брови его хмурились.
— Слава великому князю Стольнокиевскому и всея Руси Святославу, сыну Игореву! — гаркнули враз четыре могучие глотки.
Тотчас же все сразу утихомирились. В гриднице повисла зловещая тишина. Но ненадолго. Взорвалось скопище мужей нарочитых с новой силой. Сторонники загородили трон. Противники — их оказалось больше — приготовились к атаке. Но враз распахнулись все двери гридницы, и она наполнилась закованными в брони богатырями. Они бесцеремонно раздавали затрещины направо и налево, оттесняя бояр и воевод к стенам. Впереди великокняжеских могутов шли воеводы Претич, Слуд, Вуефаст и... Свенельд!
Поочередно подойдя к трону, они земно поклонились Святославу и княгине-матери. Дружинники ударили мечами по железным щитам: с княж-терема метнулись в небо стаи ошарашенных голубей. Четырехлетний Святослав закрыл уши ладошками, сморщился было, но сдержался и не заплакал.
Из усмиренной толпы воевод, бояр и старцев градских первым вывалился тысяцкий Ядрей, упал перед Святославом на колени, пропел сладко:
— Ты солнце Святой Руси! — и, обернувшись, воскликнул фальцетом: — Слава великому князю Святославу, сыну Игореву!
— Слава! — громыхнули могуты и еще раз по щитам: «Гр-р-ам-м бан-н!»
— Слава великой княгине Ольге! — завопил сообразительный Ядрей.
— Слава!!! — теперь уже гремела вся гридница. — Сла-ава-а! Даже самые упрямые поняли, что сопротивление бессмысленно — умная и решительная Ольга, опираясь на окованные плечи дружины и ее предводителей, никогда и никому не уступит киевский стол.
Через два часа на холме у капища Перунова Киев давал клятву на верность новому великому князю. Волхвы окуривали проходящих чередой бояр и других мужей нарочитых очистительным дымом из калины. Малолетний князь не по детски серьезно смотрел на них. Рядом сидела его мать и соправительница Ольга. Их окружала охрана с обнаженными мечами. А внизу, за ровными блестящими рядами витязей, кричал «славу» великому князю работный и торговый люд киевский...
Глава вторая
Где тлеет измена
Конунг Свенельд верой и правдой служил Ольге и Святославу. Служил и упорно продолжал ждать своего часа.
Допрашивая пленного Адельберга, епископа германской католической церкви, Свенельд требовал от него подробностей, и тот перед лицом смерти поведал следующее:
— Были у нас два барона вашей земли, Сабур и Ярошек. Крестились в нашу веру. Король наш, божьей милостью Оттон Первый, одарил их щедро. Бароны ваши говорили, что Русия давно ждет пришествия новой веры, а сами они земли древлянской. Люди этой земли, боясь давнего гнева и немилости короля вашего Святослава, просят военной защиты. Им было обещано войско... Но сейчас наши границы тревожат норманны, а с запада грозят франки. Семь лет назад король Оттон разгромил угров под Аугсбургом, но и сегодня они неспокойны...
— Как в сказке древлянской, — сухо рассмеялся Свенельд. — Мужик кричит соседу, на которого пчела напала: «Сейчас помогу, вот только от медведя избавлюсь!»
Адельберг шутку принял, скроил угодливую гримасу.
— Хоть тот мужик и под медведем, — сказал он, — но отогнать пчелу от соседа можно и рукой помощника. Так рассудил король наш, обратившись к Романии.
— Неужто сами греки на нас ополчаются? — не поверил Свенельд.
— Нет. Ромеи сами воевать не любят. Но у них много золота, которое воюет не хуже стали. Только сейчас не их золото, а золото короля Оттона передано через Константинополь вашим соседям — кагану Хазарии и печенегам. Но мне известно, что и император Романии немало потратился на этот поход.
— Печенеги с козарами, что кошка с собакой, — усомнился киевский воевода. — Их не соединить даже золотом.
— Золото все соединит. Кочевые бароны и каган Хазарии его любят. И дали его щедро ради главного — разрушения Русии. А для того, чтобы отвлечь перед нашествием кочевников главные силы короля Святослава от Кивомани, я и мои спутники были посланы для возмущения племени древлян. Только по приезде сюда я не встретил ни Сабура, ни Ярошека.
— И не встретишь, — насмешливо прищурился Свенельд. — Не древляне они. Ярошек, должно,
