братину, который вместил не менее ведра хмельного зелья. Раб с поклоном поставил чашу перед конунгом и бесшумно удалился.
— Братья в битве и славе! — прозвучал твердый отрывистый голос Ольгерда. — Сегодня мы принимаем у себя наших друзей, храбрых россов. Их мужество не раз заставляло склонять гордые головы романиев, германцев, болгар, печенегов и хазар. Слава Гардарика[99] взлетела выше солнца, когда россы разгромили орды Хазар-хана Урака и ужасом потрясли всех своих недругов. Велик король россов и наш покровитель Святослав! Но сегодня мы воздадим почесть храбрости и уму ярла Летки. — Конунг поклонился воеводе-тысяцкому. — Прекрасен и бесценен наряд его. Но нет цены и его наградам за доблесть на поле брани. Слава доблести росса!
— Слава!!! — вскочив со своих мест, прогремели варяги.
Конунг поднял руку, требуя тишины.
— Не менее славна награда на поясе этого мудрого ярла — его боевой меч, ибо росс получил его за великое дело. Сегодня эмир Бухары — друг россов. Это он, посол короля Святослава, — Ольгерд указал на Летку, — склонил к миру с Гардариком одного из правителей могущественного Востока. Ум ярла Летки открыл и нам, сынам Севера, путь в знойные страны, к щедрым и бесценным товарам бухарских и хорезмийских купцов. Слава мудрости росса!
— Слава!!!
— Вот знак нашей благодарности ярлу! — Конунг взял обеими руками поднесенный ему оруженосцем тяжелый франкский меч и с поклоном подал его Летке.
Воевода-тысяцкий принял боевой дар со всем подобающим случаю словоречием.
Когда шум за столом стих, Ольгерд поднял над головой ковш-братину и воскликнул:
— Пусть чаша круговая скрепит наш союз!
— Пусть! — в один голос выпалили варяги.
— И я, — встала с кресла Альбида, — как наследница славы моего отца, первой сделаю глоток в честь храброго и мудрого росса. Отец! — Она обернулась к Ольгерду. — Подай же мне чашу!
— Как отец! — невольно воскликнул Летко...
Глава третья
Волок у порогов
Едва утренняя заря коснулась розовой ладонью верхушек прибрежного леса, дозорный катафракт на кондуре поднял тревогу. Воины схватились за мечи и луки. Их предводитель, спафарий[100] Хрисант, опухший от хмеля и сна, недовольно пробасил:
— Ну что еще там?
Катафракт показал на блестящую гладь реки: от берега в сторону греческого корабля плыл продолговатый предмет. У самого уреза воды толпой стояли конные печенеги и о чем-то возбужденно гудели. Предутренний влажный воздух доносил их голоса довольно отчетливо.
Вскоре греки смогли разглядеть, что к их судну, усиленно работая правой рукой, держась левой за бревно, плывет человек. Дозорный поднял тяжелый лук, но Хрисант остановил его:
— Подожди, успеешь!
— А если это ловушка?
— Он один. Узнаем, чего ему надо, а там решим.
— Не стреляйте-е! — прозвенел над тихой водой пронзительный голос. — Я несу вам слова доблестного бек-хана Радмана!
— Ты кто?! — крикнули с греческой ладьи.
— Имя мое Эрнак, — откликнулся кочевник. — Я несу вам слово мира!
— Помогите ему подняться на борт! — распорядился спафарий.
Катафракты сбросили с высокого борта веревочную лестницу, она затрепетала под тяжестью человеческого тела, и вскоре на палубу ступил мокрый с головы до ног высокий человек. Он был гол по пояс, короткие штаны из грубого сукна пропитались влагой и плотно облегали мускулистое тело степняка.
Майская водица была холодна, кочевника пробирала крупная дрожь. Степняк старался сдерживаться, но это ему плохо удавалось.
— Чего надо? — неприязненно спросил спафарий, не обращая на страдания печенега никакого внимания.
Кочевник гордо выпрямился, на мгновение унял дрожь и сказал твердо:
— Я Эрнак Свирепый! Хан рода Урур. Позовите мне посланника царя Румии. У меня к нему слово от бек-хана Радмана Могучего!
Хрисант отступил на шаг, лицо его из сурового сделалось благодушным. Грек склонил обнаженную голову:
— Хану рода Угур Эрнаку Свирепому привет! Император Романии знает о доблестном воине... Посол Царствующего патрикий Михаил будет рад говорить с вестником одного из царей Пацинакии Радманом!
Спафарий обернулся к стражникам:
— Принесите одежду, достойную хана!
Эрнак не сдержал радостной ухмылки: послом Радмана он не был и плыл сюда по ледяной воде майского Днепра больше за богатым подарком, чем из интересов своего владыки. Радман со своими кибитками стоял за три конных перехода от днепровских порогов. А в этом месте сухопутье осадила орда его подданного Эрнака Свирепого. Правда, недавно тут пристроились было кочевники из племени бек-хана Илдея, но Эрнак, имея больше сабель, согнал соплеменников с прибыльного места. Согнанный противник со дня на день мог вернуться с подкреплением. Однако хитрый хан полагал, что к тому времени он успеет взять дань с византийского посла...
Закованный в железо воин принес на вытянутых руках нарядный халат из золотистой парчи. Хан рванулся было вперед, но Хрисант взял одежду из рук катафракта и торжественно надел на плечи печенега.
Спафарий едва сдерживал смех, глядя на кочевника, ибо тот рассмеялся от радости и все время поглаживал грубой ладонью скотовода нежную царскую ткань. Наконец Хрисант справился со своими чувствами и сказал печенегу строго:
— А сейчас посол грозного базилевса Романии патрикий Михаил предстанет перед тобой!
В проеме каюты показался заспанный сановник Никифора Фоки. Однако он успел облачиться согласно церемонии малого царского приема: парчовый халат, сафьяновые сапоги, красная круглая шапка с кистью, на поясе — короткий меч.
Греческий посол, важно выпятив живот, встал перед печенегом. Они были знакомы давно по встречам в Херсонесе, где Эрнак появлялся то как соглядатай Радмана, то как торговец скотом. Михаил чуть не расхохотался, настолько нелеп был вид печенега: босого, в красной царской парче, которая прилипла к телу, особенно в нижней его части, где сквозь мокрую дорогую ткань просвечивали штаны из грубой шерсти. Голова кочевника по обычаю его веры наполовину от лба была выбрита, а позади торчали шесть жидких косиц. Эрнак пытался казаться гордым и грозным, чтобы оправдать свое прозвище Свирепый, но невольная робость перед могущественным греком нагоняла на лицо печенега растерянность и испуг.
— Я слушаю тебя, хан. Скажи о твоем здоровье, — припомнил сановник степную вежливость. — Здоров ли твой сын и твои жены? Много ли жира нагуляли твои кони?
— Все здоровы, — коротко ответил печенег. — А как ты?
— Спаси Христос!
Что касается здоровья, то Эрнак ответил патрикию только на первую половину вопроса — о семье. Про скот же сказал:
— Плохая зима была. Много коней пало. Волы подохли. Беден совсем стал. Как буду жить — не знаю!
Печенег хитрил, чтобы выторговать на будущее приличную плату с греков за провоз кондуры посуху,
