мой, — сообщил он воинам.
Кирше вернули оружие.
— Как ты тут оказался? — стал расспрашивать Махмуд. — Я думал, ты с коназем Рудмером и Ашин Летко уехал. Давно из Итиль-кела?
— Дней десять в пути.
— А мы почти месяц по степи идем. Как там, в городе? Перед нашим отъездом грозой пахло.
— Была гроза. Рубились промеж собой козары. Много бедноты к торкам ушло. Долго рассказывать, Махмуд.
— Так я и знал, что гроза будет. Каган-беки Асмид совсем дурной правитель. А ты куда едешь на своем измученном коне?
— Видимо, туда же, куда и вы. На Русь.
— Верно! Мы в Куяву идем. Присоединяйся к нам. Вместе веселей ехать, да и безопасней: еще одна острая сабля в караване прибавится. Это хорошо.
— Добро! Я и сам хотел просить тебя о том же.
— Я рад. Однако пора бы и на привал. Здесь где-то недалеко речка есть?
— Да вон влево, шагов триста, — показал Кирша. — И бережок тут пологий песчаный, и обзор для сторожи добрый. На кургане дозорного поставить можно.
— О-о, да ты настоящий бек, Курша, — изумился Махмуд. — В один миг все увидел. А ты как думаешь? — спросил он начальника стражи каравана.
Бородатый воин со свирепым лицом внимательно огляделся, хмыкнул одобрительно, сказал:
— Все верно. Здесь хорошее место для ночлега. Если карапшики захотят напасть на нас, им не удастся сделать это внезапно...
По команде старшого караван повернул налево, и вскоре погонщики уже ставили животных на колени, снимали тяжелые вьюки, устанавливали шатер для Махмуда. Воины в ста шагах от стоянки полукругом вбили низкие колышки и соединили их веревкой, унизанной железными шипами. Если бы разбойники попытались внезапно атаковать лагерь, кони их наверняка пострадали бы от этой ловушки.
На вершине кургана схоронился дозорный с сигнальным рожком на поясе...
Кирша, как почетный гость, сидел в шатре Махмуда. Сначала тут был и начальник охраны, но, наскоро перекусив, он ушел по неотложным делам.
Когда араб и русс остались одни, Кирша сказал:
— Я обещал отплатить тебе за добро. Дозволь принесу поминок?
Купец замахал руками:
— Нет-нет! Я же сделал это из дружбы к Ашин Летке. А потом мой ничтожный дар тебе и так оплачен господину моему Хаджи-Хасану тамгой[112] кагана Святосляба на беспошлинную торговлю в Куяве. Там и мне кое-что перепадет. Спасибо за доброту, Курша, но мне ничего от тебя не надо!
— Хочешь обидеть? У нас не принято отказываться от подарка.
— Ну, если так. — Махмуд развел руками.
Кирша вышел и вскоре вернулся с продолговатым свертком.
— Прикажи слугам выйти, — попросил он купца. Тот только бровью повел, и двое прислужников словно в воздухе растворились.
— Посмотрите, чтобы никто не шатался возле шатра, — бросил он им вслед.
Кирша развернул архалук, и свету явился каганов меч.
— О-о! — изумился араб. — Я знаю эту саблю. Ее ковал уста Саттар из Дамаска.
Махмуд вытянул клинок из ножен, вгляделся в знак на лезвии, поднял настороженные глаза на Киршу:
— Ты возвеличен великим каганом Хазарии, урус-богатур?
— Нет покамест, — ухмыльнулся гость.
— Как же? Такой саблей великий каган одаривает хана, когда назначает его на высокую должность правителя области... Правда, еще белый конь должен быть под богатым седлом.
— Конь к торкам поскакал, — зевнул равнодушно Кирша.
— Да? Расскажи все, если можешь. Такой подарок подобен занесенному над головой кинжалу или топору палача. Если бы я не знал тебя, то подумал, что ты хочешь погубить меня и господина моего Хаджи-Хасана.
— Я знаю, кому и что дарить, — ответил Кирша. — За эту саблю мне косяк боевых коней давали, но я остерег покупателя. А ты, Махмуд, сумеешь сплавить клинок сей куда-нито подале. Поведать, говоришь, о делах моих? Што ж, слушай... — И русс подробно рассказал о своих похождениях по немилостивой Хазарской земле; о том, что произошло на подворье возвеличенного каганом Сан-джар-эльтебера в ту памятную ночь.
— Так ты поразил его смертью?!
— Должно быть, убил, — ответил мститель.
— Ты говоришь, что исполнил обряд кровной мести, но на Санджар-хане не было твоей крови.
— Это так. Однако он распорядился моей жизнью не по праву. Как раб я не принадлежал ему. Меня взял в полон пастух Оразгул. По велению какого же бога князь Санджар продал меня в неволю еще раз, если по слову Оразгула я был отпущен на волю?
— Та-ак... — Махмуд задумался, потом встрепенулся вдруг, глянул на Киршу испуганно. — Но ведь сейчас тебя ищут по всей Хазарии. И горе тому, кто укроет врага самого кагана.
— Не страшись, Махмуд. Погоня в любом разе отстала дней на пять. Да и не ведают козары, кого им искать надобно. Когда я мечом, ударил Санджара и коня его увел, лицо мое наполовину скрыто было. Скорее всего, погоня по следу сарабаира пойдет, а он, я уже сказывал, к торкам поскакал.
— Это хорошо, — чуть успокоился араб. — Хорошо и то, что в караване моем нет посторонних. Трое хазар шли с нами, да отстали вчера. Но на границе с Урусией нас проверять строго будут. К тому времени слух об убийстве тархана хазарского обгонит нас и туда долетит. Как быть?
— Отдаюсь на волю твою, Махмуд.
— Сделаем так! — после некоторого раздумья решил купец. — Ты сейчас же переоденешься в доспехи арабского богатура. Твою одежду тут же, в шатре, в землю зароем... За подарок спасибо. Хоть и опасен он, а цена ему — целое состояние. В Урусии я продавать его не стану, беду себе нажить можно. Но караван мой потом дальше пойдет, в страну народа угру-мадьяр. Вот там у меня и купит саблю кагана какой-нибудь богатый коназ.
Махмуд крикнул слуг...
Через полчаса Киршу было не узнать: тюрбан, бурнус, сапоги на высоких каблуках сделали из него вылитого араба, не отличишь.
Коня Кирша тоже получил другого — нисийца золотистой масти. А полукровку-карабаира, как ни жалко, пришлось заколоть для ужина...
Через месяц, когда вся Великая степь взялась буйным цветом, караван Махмуда переходил через брод безымянной речки, как раз напротив русской сторожевой крепости.
Летко Волчий Хвост стоял на площадке воротной башни. От каравана отделился сухощавый наездник на золотистом коне и крикнул задорно:
— Аль не признал меня, друг-побратим?!
Воевода вгляделся, губы поплыли в улыбке:
— Кирша Рачьи Глаза?! А ведь это ты!
— Да яз! А кто ж еще-та?!
Глава восьмая
Пасынок дому своему
