Киеве.
— Ты знаешь меня, славный росс?
— Встречались, князь! — улыбнулся сотский. — Да только што с тобой? Пошто в челноке, а не в лодии? Где вой твои?
— Почти все убиты.
— Ка-ак?! Кем? Нашими аль печенегами? Кто ж вас так?
— Свои рабы. Гребцы освободились ночью и...
— Понятно! Што прикажешь, князь? — спрыгнул с коня русс.
— Надо бы перехватить кондуру. Она не могла далеко уйти. Пошлите погоню, ради Христа.
— Погоню снарядим. Пошто не снарядить.
— А не проплывала кондура мимо вас?
Один из тройки дозорных открыл было рот, но Колюта незаметно ткнул его кулаком в бок и ответил:
— Не видывали никого, князь. Мож, ночью?..
— Видимо, они подались к пацинакам. Или повернули в Псел и поплыли к хазарам, — предположил патрикий.
— Должно, так, — согласился Колюта, хотя ладью греческую видел два дня назад: она ходко шла под парусом вверх по Днепру.
Тогда сотский приказал проследить за ней. К полудню дозорный сообщил, что греческий струг повернул почему-то в реку Трубеж.
— Носит их по Руси нечистая! — выругался тогда Колюта, но что-то остановило его и он не стал посылать гонца в Киев с сообщением об этом странном случае...
— Есть еще кто живой из людей твоих? — спросил сотский патрикия.
— В трех днях пути вниз по Борисфену[114] мы оставили на берегу десятерых раненых катафрактов. У троих раны легкие, а остальные истекали кровью. Что с ними сейчас, я не знаю. Окажи им помощь, храбрый спафарий россов!
— Добро, князь. Плывите в крепость. Мы проводим вас по берегу. Там яз дам тебе лодию с гребцами до самого Киев-града. А на помощь твоим товарищам тож лодию снарядим...
Только через четверо суток достиг патрикий Михаил Киева. Святослава в тот день там не оказалось. Погоню за кондурой снарядил воевода Свенельд. Три дракара[115] с варягами устремились вниз по Днепру. Храбрых искателей поживы толкала вперед обещанная патрикием награда: четверть всего золота, захваченного восставшими. А это было много, ибо четверть составляла свыше пятидесяти тысяч золотых монет.
А вскоре после встречи Колюты с послом греческим русская ладья подобрала оставшихся на берегу катафрактов. К тому времени трое умерли, другие лежали пластом и только двое могли еще стоять на ногах и поддерживать огонь в костре. Их и пятерых умирающих ладья доставила в Киев. Как ни старались лекари, но через день умерли еще два воина-грека. Знать, тяжелы были удары рабов, которых катафракты так бесконечно презирали.
Святослав был взбешен: еще со времен Игоря между руссами и греками был заключен договор, по которому каждая сторона обязана была выдавать бежавших рабов. Не всегда этот договор соблюдался, но данный случай выходил из ряда вон, ведь пострадал не какой-то там купец, а посол самого императора! Побиты царские воины, захвачена казна! Шутка ли...
— Так што ж мне делать с вами, брат Еруслан? — спросил Слуд. — В Переяслав-град яз могу привести вас только в железе. А сие возмутит всех богатырей и смердов. Побратимов твоих нонешних они, чать, побьют всех до единого...
— Нет! — воскликнул Еруслан. — Яз погибну с ними, но...
— Не горячись, брат, — положил ему руку на плечо воевода. — По всему видать, путь тебе до дома своего далек еще и труден... Сколько воев у тебя?
— Семеро здоровых, восемь поранетых и двое едва живы. Знахаря бы, а? — Богатырь просительно глянул в лицо Слуда.
Воевода молча вышел на палубу, знаком подозвал стружок, распорядился:
— Привези, брат Бобок, лекаря моего сюда. Да поскорей!
— Што там у вас? — поинтересовался старшина сторожи.
— Много будешь знать — умом тронешься. Дело сполняй, как велено!
Воевода остался на палубе, с любопытством оглядел воинов Еруслана. Те хмуро, но со скрытой надеждой встречали его взгляд: восставшие понимали, что именно сейчас решается их судьба. Все они были вооружены с головы до ног, как бы давая этим понять, что вновь обретенную свободу без борьбы не отдадут. Слуд глянул в основание мачты. Около лежали двое.
Вскоре вернулся Бобок с лекарем-арабом. Когда-то этого лекаря захватили в плен. Араб был личным врачом Хаврат-эльтебера, которому при обороне Переяслава Кудим Пужала нанес такую рану, что никакое искусство лекаря уже не могло помочь высокородному охотнику до чужого добра. Воевода знал, как стремился на свою знойную родину Юсуф-табиб. Но больно уж искусен был лекарь, и воевода держал его при себе, не соглашаясь ни на какой выкуп. Вот и сейчас он поднял на русса свои огромные черные глаза с запрятанной где-то в глубине их болью:
— Приказывай, коназ Селюд!
— Помоги им! — Слуд кивнул на лежащих под мачтой людей.
Лекарь поклонился и молча пошел к раненым. Воевода вернулся в каютку.
— Сотворим так, брат, — решил он. — Как стемнеет, яз пришлю тебе лодию полегче. Посади на нее воев своих, всех, здоровых и побитых. Возьмешь также лекаря. Плывите вверх по этой реке. Там перетащите лодию в Десну-реку и ждите Летку с дружиной его. Он днями на Каму пробиваться будет, штоб булгар попугать. И пусть Перун помогает вам. В том краю вас ничья рука не достанет...
— Постой! Это какой Летко?
— Тот самый. Летко Волчий Хвост.
— Он што, в такой чести у Святослава? Как понять «с дружиной его»? Штоб булгар попугать, воев немало надобно.
— Есть у него богатыри. Он нонче воевода-тысяцкий. Святослав его кличет «ума палата». Так-то, брат!
— Да-а. А яз мыслил и богатство и славу получить в Царьграде. Вот и заслужил себе милость великую от Никифора Фоки. Теперь даже родная земля принять не хочет...
— Не горюй. Еще встретит тебя Русь Светлая славой, коль послужишь ей на поле брани могутным мечом своим.
— Послужу! Так послужу, што ворог лютый навек запомнит имя мое.
— Верю, брат. Оттого и помогаю тебе. Скажи лучше, хватит ли у вас припаса съестного на весь путь?
— Хватит всего. Лодия-то, чать, царская, — усмехнулся богатырь. Только вот беда: не сыскать тут для меня ни брони, ни меча доброго — малы да легки. Мой доспех-то цел?
— Цел-то цел, да нашелся и ему хозяин по завещанию твоему.
— Неужто кто лук мой осилил? — изумился Еруслан.
— Осилил смерд один. Да только не остался он службу править в дружине княжеской. Так што весь до-спех твой у меня в гриднице. Пришлю его вместе с лодиями. Ну а смерду тому все одно надобно новую справу заказывать. Ведь твоя-то кольчужка ему маловата.
— Ка-ак? — не поверил Еруслан. — Неужто он крупнее меня? Не может того быть!
— Покрупнее чуток, — подтвердил воевода.
— Да-а. Славна Русь Светлая богатырями.
— Теперь о деле, — нахмурился Слуд. — Перед тем как отплыть, лодию греческую потопи, штоб и следа от нее не осталось. А яз уж как-нибудь отговорюсь перед Святославом... Ну яз поплыл, штоб дело тайное сотворить. Солнце уж вон к закату клонит. Да, вот еще што: тут десяток сторонников к Летке у меня просятся. Возьми их с собой. Знакомцы там все твои. Их яз с челнами пришлю... Давай попрощаемся, брат. Даст ли Перун еще когда свидеться?
