Евгений Лукин
С ПРИВЕТОМ ИЗ 80-Х!
Обидно… Прочел в Интернете статью П,Амнуэля «Время сломанных велосипедов», где тот объявил во всеуслышание из далекого Израиля, что «научная фантастика в России умерла» и что последний гвоздь в крышку ее гроба вогнал волгоградец Сергей Синякин. Вот ведь какая несправедливость! Всю жизнь я добивался этого высокого права: гвоздочков припас, молоток заготовил — и нате вам! В последний момент отпихивают от гроба. А главное — кто? Друг и земляк…
Ладно, не удалось крышку приколотить — дайте хоть осиновый кол водружу…
Для меня фантастика не просто литературный прием. С ее помощью я пытаюсь разобраться в фантасмагории, которую мы в силу привычки именуем реальностью. А вот с так называемой научной фантастикой отношения у меня всегда были несколько натянутые. Видите ли, двадцать лет назад слово «научная» применительно к фантастике означало — помимо всего прочего — «прогрессивная», «хорошая» и даже «советская». Отсутствие же «научности» свидетельствовало об антикоммунистической направленности произведения. Говорю не понаслышке — в 1984 году нас с женой, представьте, по этому поводу чуть из города не выперли.
Помню, как я был взбешен, обнаружив, что американец Карл Вагнер пишет хоррор в гоголевском ключе, в то время как от советских фантастов требовали познавательных приключений в духе месье Жюля Верна.
Была и другая причина неприятия — чисто филологическая. Дело в том, что сам термин «научная фантастика» представляет собой очевидную бессмыслицу, поскольку наука и искусство несовместимы по способу отражения действительности. Научно-фантастическая художественная литература (с научной точки зрения) не более реальна, чем пятиугольный треугольник.
Мне возражали: да мало ли в нашем языке бессмысленных словосочетаний! «Красные чернила», «белая сирень». И ничего — привыкли, употребляем.
Согласен. Однако никто не требует от красных чернил, чтобы они были одновременно и красными, и черными. А научную фантастику в лучшие ее дни, помнится, объявляли чуть ли не венцом творения — сплавом искусства и науки.
Но сплава не может быть по определению — возможна только смесь. Что такое вообще НФ, как не беллетризованный научпоп? Берем щепотку искусства, щепотку науки, бросаем в котел, ставим на слабый огонь и помешиваем до полной готовности.
Ну хорошо, а если бросить в котел не одну, а две щепотки науки? В этом случае, согласитесь, варево выйдет в два раза научнее… А если одну щепотку науки и полщепотки искусства? Да то же самое! Варево выйдет в два раза научнее.
То есть чем бездарнее, тем научнее…
Но, слава Богу, повывелись у нас наконец (если верить П. Амнуэлю) старикашки эдельвейсы, лезущие в литературу лишь по той причине, что недостаток образования лишил их возможности изложить очередное свое открытие в терминах и формулах…
В целом я согласен с выводами П. Амнуэля. Да, НФ приказала долго жить. Да, «Монах на краю Земли», действительно, веха. С выводами-то согласен, а вот с доводами… Судите сами: «За десять лет мы потеряли читателя», и у меня нет оснований это мнение оспаривать… <…> Вкус у читателя был испорчен, читатель пожелал иметь что-нибудь подобное и от русских авторов».
Начнем с того, что единого читателя у нас нет и не было. Так называемый «широкий читатель» советских времен — не более чем фантом, порожденный скудостью книжного ассортимента и распавшийся еще в годы перестройки. Псевдолюбители охладели к фантастике: кто схлынул в политику, кто в экстрасенсорику, кто к эльфам в рощу… Оставшиеся же и вновь народившиеся читатели разбились на отдельные группы, каждую из которых следует рассматривать особо. Поклонники технической НФ, по признанию П. Амнуэля, и вовсе сказались в нетях.
Так что злоупотреблять словом «читатель» в наши дни как-то, знаете, некорректно. Все равно что манипулировать словом «народ».
Но вернемся к тексту: «Рынок требует!», «Клиент всегда прав!» и так далее. Русской фэнтези сейчас на рынке не меньше, чем западной, а уровень (в среднем, естественно, ибо у всякого правила есть счастливые исключения) ниже — повторение всегда хуже оригинала. Читатели впитали и эту продукцию, еще больше испортив себе вкус, после чего…»
Ну что ж, самое время перейти от общего к частному и доказать на примере Сергея Синякина, сколь выродился вкус российского читателя и сколь низко пал в России уровень фантастической литературы. Превзойти в низкопробности нашу современную фэнтези — это ведь, согласитесь, уметь надо…
И тут совершенно неожиданно следует осечка: «Нет, господа, — признается вдруг П. Амнуэль, — сюжет, фабула, композиция — это последнее, по поводу чего я бы бросил в автора камень».
Вот те клюква!.. А как же все вышеизложенное?
Однако камень бросить необходимо. Иначе — конфуз. Иначе выяснится, что, кроме возмутительного образа плоской Земли, критику придраться не к чему. Камня, правда, не находится, и в дело идут махонькие камушки: «…характеру Штерна нельзя отказать в формальном правдоподобии».
Вроде попал… Ан нет! Потому что вскоре читаем: «…жизненно выписанный Штерн…»
Да, кажется, к герою не придерешься. Или же все-таки придерешься? «Так же не нов и часто встречался в литературе герой: романтик, в одиночку борющийся с косной системой».
Даже не берусь гадать, что привело П. Амнуэля к такому выводу. Этак можно назвать романтиком и утопающего. Но поскольку статья целиком состоит из подобных неточностей, по мелочи придираться не стану.
Едем дальше: «Открытие, ради которого герой, по сути, отдал жизнь, тоже не ново…<…> Единственная, повторяю, претензия: отсутствие новизны…»
От себя добавлю, что также не новы вопросительные знаки и запятые, встречающиеся в повести сплошь и рядом…
Как-то даже, знаете, неловко объяснять профессиональному писателю П. Амнуэлю, в чем именно должна заключаться новизна литературного произведения.
Лучше Витезслава Незвала не скажешь: «Логически стакан относится к столу, звезда — к небу, двери — к лестнице. Поэтому эти предметы мы не видим. Необходимо было звезду положить на стол, стакан поставить вблизи пьяных ангелов, а двери поместить по соседству с океаном. Речь шла о том, чтобы сорвать маски с действительности, придать ей светящиеся формы, как в первый день творенья».
Итак, не новизна отдельных элементов, а их принципиально новое сочетание. Именно это и сделал Сергей Синякин в своей повести, совместив, казалось бы, несовместимое: прозу в духе Варлама Шаламова и абсурдное фантастическое допущение. Ради чего? Вот вопрос, который так и не задал автор статьи. Да и зачем оно ему? И так все ясно: Земля — круглая!
Тем не менее ради чего? П. Амнуэль пишет: «Я так и слышу хор моих оппонентов: ведь повесть-то совсем не о том! Повесть-то о герое-мученике, о его мужественном сопротивлении бездушной машине подавления…»
Что ж, тема. определена более или менее верно. Однако речь в данном случае идет не о теме, а, скорее, об идее повести. Пользуясь формулировкой Михаила Зощенко: «Чего хотел сказать автор этим художественным произведением?»
Своей повестью «Монах на краю Земли» Сергей Синякин хотел сказать и сказал: «Научное утверждение может быть истинным, может быть ложным, но, взятое на вооружение идеологией, оно неминуемо становится поводом к уничтожению людей!»
Для П. Амнуэля, видящего спасение человечества именно в науке и технике, подобная мысль — нож
