помню.
— Да он скоро вернется! — вмешался Леонид Витальевич. — Если желаете, в картишки пока перекинемся…
Машинально оглаживая вздернутую бровь, рыженькое отражение Тамары Истриной с несчастным видом смотрело в серую неопределенность Зазеркалья, собирающуюся местами в причудливо- однообразные слитки павильонов. Вдали вдруг косо воздвиглось — и заметалось, затрепетало нечто бесформенно-огромное, слегка напоминающее серебристый обмякший аэростат. Не иначе, какое-то зеркало вынесли из дома, и оно отразило целый пейзаж.
Тамара очнулась, вздохнула.
— Я тогда попозже к вам загляну, — сказала она. — Если вы, конечно, не против…
…Три мужские персоналии долго смотрели вслед цветному блику, скользнувшему в пыльное бесконечное никуда.
— Понял, о чем я тебе толковал? — ворчливо осведомился дядя Семен, обращаясь то ли к Егору, то ли к Арчеде. — Вот ведь угораздило бедняжку. Главное: талант, талант! Полгода к зеркалу не подходила, а ты погляди, как образ держит! Так-то вот, ребятки, — с горечью заключил он. — С бездарями небось ничего подобного не стрясется…
Домой Василий Полупалов так и не вернулся. Настала ночь. В павильонах, разумеется. Что же касается глубокого Зазеркалья, то здесь определить навскидку время суток — задача довольно сложная. Освещение одинаковое, серенькое. По бирже тоже не очень-то сориентируешься. Пожалуй, единственное отличие: днем более пустынно, поскольку все при деле. Зато по ночам персоналии покидают отражения темных комнат — и тут уж всяк развлекается в меру сил и способностей. Подчас можно подсмотреть забавные сценки: там бывший статист аттракциона кривых зеркал на потеху толпе вытворяет свои малоприличные дешевые трюки; здесь, пока хозяин с хозяйкой дрыхнут без задних ног, их копии, воровато озираясь, выносят из павильона отражение персонального компьютера и сразу же начинают яростно спорить, кто первый будет резаться в «Героев»…
Компьютера в квартире Василия Полупалова, как нетрудно догадаться, не водилось, поэтому дядя Семен, Егорка и Леонид Витальевич, ожидая возвращения загулявшего Василия, по старинке коротали время за картишками. В павильоне шепталась незримая обслуга. Голосов они старались не повышать — и не потому что боялись разбудить обитателей реального мира. Даже если какой-либо звук проникнет сквозь стекло, мы его все равно не услышим, поскольку в Зазеркалье он имеет совершенно иную природу. (Бряцание холодного оружия, якобы напугавшее Борхеса, видимо, не более чем поэтический образ.) Просто за трепотню на рабочем месте может влететь от распорядителя. Да и от персоналий тоже.
— А я вот по деревне скучаю, — признавался со вздохом кто-то из невидимых тружеников. — Ночью, в пруду… Бывало, звездочкой пошевелишь, так она задрожит вся, отзовется. А кругом-то, братцы вы мои, тишь… Луна еще не вставала. На небе — ни облачка… Благодать.
— Ну вот и оставался бы в пруду! Чего ж ты в зеркало-то полез?
— По культуре, братцы, истомился, по культуре! А теперь вот гляжу на бутылки эти пустые, на занавески нестираные и такая подчас тоска берет… Что я вообще отражаю! Эх…
— Эй, там, в павильоне! — сердито сказал Егор, которому на сей раз сильно не везло с картами. — Потише можно?
В серебристо-серой коробке испуганно замолчали, потом свели голоса до мышиного шороха и зашушукались снова:
— Вам, городским, этого не понять. К вам и луна-то в лужи не заглядывает. Одни фонари…
— Ну ты насчет луж — полегче. Я, если хочешь знать, вообще не из лужи.
— А откуда? Из гидранта, что ли?
— Выше бери! Из бассейна перед бывшим обкомом. Колоннаду отражал. При Андропове! Это тебе, кореш, не звездочками в пруду шевелить! Знаешь, какая ответственность? Чуть исказишь колонну — смотришь, а вокруг бассейна уже из КГБ ходят, к отражениям приглядываются. Того и гляди, воду сменят — с тобой вместе…
— Да уж… — отозвались, покряхтев. — При Андропове с этим было строго. Зато и порядок был!
— Вы заткнетесь там или нет? — повысил голос Егор.
— Да что, мы вам мешаем, что ли? — плаксиво спросили из павильона.
— Думать не даете.
— А чего думать, если играть не умеешь?
— Ох, вы у меня дождетесь! — пригрозил Егор, и обслуга примолкла вновь.
Близилось утро. Праздно блуждающих персоналий наблюдалось заметно меньше. Из соседнего, накрененного под углом в сорок пять градусов павильона, располагавшегося чуть ли не над головами играющих, уже доносился бодрый, как из репродуктора, голос тамошнего распорядителя:
— Потянулся, потянулся… Хор-рошо! Зацепил будильник! Шестой! Ты что, уснул? Будильник — на пол!
Там, надо полагать, с трудом пробуждался кто-то, кому уже к семи надлежало быть как штык на работе.
— Что ж с Василием-то? — задумчиво спросил Арчеда. — Неужели все-таки в ментовку загремел?
— Вернется, — успокоил дядя Семен.
— Да как сказать… Сейчас ментовка такая, что, бывает, и не возвращаются.
Женский визг в отдалении отвлек внимание игроков. Бросив карты, обернулись со скукой на шум. Тоже ничего из ряда вон выходящего — в одном из павильонов шел утренний супружеский скандал.
— Тварь, тварь! — придушенно рычало вдалеке. — Жизнь ты мою заела!
— Ну чего ты врешь?! — визгливо летело в ответ.
— Да-а… — завистливо вздохнул Леонид Витальевич. — Вот, я понимаю, занятость! С утра до вечера… Темперамент-то, темперамент! Есть, с чем работать… Дай мне волю — ух, как бы я скандалиста этого раздраконил! — Снова погрустнел, закручинился. — Где-то сейчас мой Арчеда обретается?
Дядя Семен гулко кашлянул.
— Отражал я одного режиссера, — многозначительно молвил он. — Ну, не его самого, конечно… Осветителя.
— В Коринфе? — не преминул поддеть Егор.
— Нет, в Ленинграде, — глазом не моргнув, спокойно продолжал дядя Семен. — Так вот он говаривал, что у актера бывает только два состояния: опустошенность от недогрузки и усталость от перегрузки. Третьего не дано. Прямо как о тебе сказано, Лень…
— Да лучше уж перегрузка…
— Вот и он так считал.
— Чего они орут? — поморщился Егорка. — Наверно, уже в других павильонах слыхать! Главное, вопить-то зачем? Губами шевели — и все дела.
— В образ вошли… Погоди-ка!
Все трое вскочили. В следующий миг отдаленный павильон, в котором и происходила утренняя склока, как бы взорвался, разлетелся на бесчисленное множество собственных подобий, и показалось, что подобия эти заполнили разом все Зазеркалье. Затем, словно всосанные невидимой воронкой, серебристо- серые кубы стремительно втянулись в бесконечно удаленную точку, где, надо думать, располагались так называемые осколочные пространства. На месте исчезнувшего павильона остались лишь две злобно озирающиеся персоналии — мужская и женская.
— Гля-а! — в восторге завопил Егор. — А ты еще, дядь Лень, им завидовал! Зеркало грохнули, козлы!
— Они-то тут при чем? — хмуро одернул его дядя Семен. — Что было, то и отразили.
— А воспитывать? — не удержавшись, снова поддел Егор.
— Воспитывать… — недовольно повторил ветеран. — У нас в Элладе, знаешь, как говорили? «Сначала отражать и лишь потом уже поучать… Так-то вот. — Он снова повернулся к месту катастрофы. — Однако труппа у них большая была… Куда ж остальные подевались? В осколочники, что ли, сразу
