Светофор грузно качнулся и перестал мигать. Вспыхнул рубиново-красным, приятным для глаз огнем.
Подворотни похрапывали разверстыми темными ртами — выпускали застоявшееся во дворах, текущее из приоткрытых окон дыхание люд-вы. Светлячки закончили игру в перемигивание; редко-редко вспыхивал желтый квадратный глаз, угасал сразу — или оставался смотреть в ночь, и тогда можно было разглядеть метавшиеся за тонкой тканью тени.
Улия шла теперь вдоль бульвара; маленький сквер в конце его был темным и неуютным. Улии никогда не удавалось найти общий язык с этими деревьями: они казались ей уродливыми, она им — опасной.
Сейчас в сквере горели красные огоньки, крохотные, как искры, но, в отличие от искр, долговечные; Улия поняла, что в парке людва, которая разговаривает, курит, играет и поет.
Из любопытства она подошла поближе. Голоса сливались, ей приходилось прилагать усилия, чтобы понять, о чем здесь говорится; кажется, был какой-то праздник, и, вместо того чтобы встретить его под крышей, эта молодая людва курила и пела в скверике.
Улия повернулась уже, чтобы уйти, как вдруг что-то изменилось. Молодая людва по-прежнему смеялась и курила, но из толщи ее вдруг вынырнул звук, заставивший Улию повременить с уходом.
Это была песня.
Улии понравилась мелодия. Миновала минута, другая, ей вдруг стало легко и спокойно, даже легче и спокойнее, чем за спиной у Переула на летящем сквозь Город мотоцикле; ей вспомнились огни над рекой, дыхание старого Моста, линии обочин, сходящиеся в точку — там, далеко, где все счастливы. Ей вспомнился тополиный пух, покрывающий решетки водостоков, переглядки светофоров в полночь, текущее по бульварам летнее цветное мобильё, блеск хрома и стекла, праздничный шум просыпающегося на заре Города — и она улыбнулась, сама не зная зачем.
Песня была простая и настоящая. Улия ступила два шага вперед, прищурилась и замигала, будто пытаясь выбросить из глаз соринки. Людва непривычно раздробилась перед ее глазами, как фасад дробится окнами, если долго на него смотреть. Улия увидела, что людва состоит из отдельных… как их лучше назвать?.. И один из них стоит на скамейке, в руках у него гитара, и его песня, слов которой Улия не понимает, удержала ее и не дала уйти.
Тот, что пел, замолчал, и людва — прочая людва — захлопала в ладоши. На этот раз Улии удалось разобрать отдельные слова: ну, Саня, ну, парень, ты даешь…
Значит, этот отдельный, что вдруг выпал из людвы в удивленных Улииных глазах, значит, этот, что пел, называется Саней, Парнем…
Она пошла вперед, нимало не раздумывая.
— Ты хорошо поешь, — сказала она Парню так же просто, как говорила порой фонарям: все, мол, скоро уладится.
Он смотрел на нее сверху, со скамейки и, кажется, не знал, что ответить.
Кто это, спрашивала людва за спиной Улии.
— Спой еще, — сказала Улия.
Он слез со скамейки.
— Ты кто? — спросил он. — Мы знакомы?
— Я Улия, — сказала она нетерпеливо. — Будешь петь или я ухожу?
Людва что-то бормотала. Немножко смеялась. Улия смотрела на Парня, и тот почему-то смущался под ее взглядом.
— Ладно, — сказал он наконец. — Если женщина просит…
И запел.
Близился рассвет, движение почти совсем сгинуло с улочек и проспектов, а эта странная людва, окружавшая Саню в сквере, все лопотала и смеялась, и Улия не могла понять, почему Парень медлит.
— Ты не хочешь идти со мной? Почему?
Людва что-то говорила.
— Да нет, пожалуйста, — Саня улыбался, но как-то неуверенно. — Я готов идти с тобой, да хоть прямо сейчас…
Улию кто-то взял за локоть и тут же отпустил. Она повернула голову: от людвы неясно отделилась фигура с тонкими ногами и длинными волосами, ее красные губы шевелились, она что-то пыталась сказать. Сделав усилие, Улия разобрала: «Откуда ты пришла девочка а то знаешь у нас так не принято чтобы».
Улия мигнула, и фигура снова слилась с людвой. Саня стоял, обнимая гитару. Улия протянула руку и освободила его от ненужного груза, потом выпустила гитару — ее подхватила людва — и обняла Саню за плечи, как Переула:
— Пойдем.
Она почувствовала, как его тревога и страх отдаляются, и — с Шаплюском всегда бывало то же самое — на смену приходит покой и веселая надежда.
— Пойдем, — сказал Парень, и шумная людва наконец-то осталась за спиной.
Они шли молча. Первое движение вытекало на улицы, первые светлячки загорались в окнах, но подворотни были еще пусты. Саня что-то сказал.
— Что? — спросила Улия.
— Чудо, — сказал Саня. — Вот это да…
Улия неожиданно задумалась над его словами. Никогда прежде она не разделяла людву на отдельные части; никогда прежде она не шла по улице, держа под руку Парня. Возможно, это наваждение, но разве не вправе она, Улия, делать то, что хочет?
— Кто ты? — спросил Парень.
— Улия.
— Юля?
— Можно и так.
— Почему ты ходишь ночью?
— А ты почему?
— Я… — он запнулся. — Ты знаешь… Странно получилось, нехорошо, у Светки Беликовой был день рождения, мы гудели до полуночи, потом пошли прогуляться… Получается, я Светку бросил в ее день рождения, так по-дурацки вышло…
Улия молчала.
— Но уже, наверное, поздно возвращаться? — спросил Саня с надеждой.
— Поздно, — сказала Улия.
— А где ты живешь? — снова спросил Саня.
— Здесь, — сказала Улия. — Это мой район.
— Да? — Саня замялся. — Мы… мы к тебе идем, что ли?
— Мы и так у меня, — сказала Улия. — Я здесь живу.
— Что, на улице? — Саня как-то нервно хихикнул.
— И на улице тоже, — Улия крепче обняла его за талию. — Я хочу, чтобы ты мне спел.
Саня остановился. Развернул Улию лицом к себе; их глаза оказались на одном уровне. Саня был высокий — для людвы.
— Юля, — сказал он тихо. И уставился на ее губы.
Она смотрела, пытаясь понять, чего он хочет.
— Юлечка, — сказал он настойчивее и облизнул пересохший рот. Улия видела, как дернулось его горло — кажется, он проглотил слюну.
— Ну? — спросила она заинтересованно.
Тогда он набрал в грудь воздуха, точно как подворотня в ветреный день, и притянул к себе ее лицо. И губами взял её губы; она сперва удивилась, а потом ей понравилось.
Она обняла его крепко, как Шаплюска, но тот был бетонный и несчастный, а этот — счастливый, горячий и живой. Этот меньше зависел от воды и ветра, корней и сетей, этот хотел не покоя — чего-то другого, Улия не вполне могла понять, чего, однако порыв Парня нравился ей.
— Пойдем ко мне, — сказал Саня, когда его губы освободились. — Поймаем машину, у меня есть
