Фраза никак не придумывалась, а те слова, которые приготовил заранее, теперь казались слишком вычурными и театральными. Когда до них оставалось всего несколько шагов, дорогу мне преградила смазливая девушка-цветочница и попросила купить цветы для своей барышни. Я сказал, что не имею никого, кому бы мог их подарить. Девушка сделала большие удивленные глаза и выразила сомнение, что я говорю правду: такой красивый студент — и не имеет дамы сердца! Я никогда не обольщался по поводу своей незавидной внешности, но ее грубая лесть меня тронула. Я протянул ей деньги и указал на Анну, чтобы она отнесла ей большой букет — получалось чрезвычайно галантно: ей цветы, кавалеру пулю. Но цветочница, посмотрев на Анну, отказалась, заявив, что та не заслуживает такого кавалера, как я, и что ее ждет в скором времени горькая судьба. Слова цветочницы меня заинтересовали, и, разговаривая с ней, я потерял из виду влюбленную парочку.
Как звали цветочницу? Не помню, но ту ночь я провел с ней в меблированных комнатах мадам Горюхиной на Эспланадной. Предсказания цветочницы сбылись: через два года Анна стала вдовой — ее муж погиб на фронте.
Второй раз, уже в девятнадцатом, когда город взяли деникинцы, я по заданию товарища атамана должен был провернуть здесь одно дельце, но нам не повезло, пришлось отстреливаться, уходить. Погибли все трое, которые были со мной, а я ушел без единой царапины. Сейчас в третий раз стою у черты между жизнью и смертью… надеюсь, не роковой.
К дому на Подоле, где жил Кузьма, я подошел, как и планировал, когда совсем стемнело. Сын дворника, мой бывший однокашник, отличник Кузьма, жил в той самой дворницкой, но уже один, похоронив родителей.
Хорошо, что я полгода назад его случайно встретил в городе, выпил с ним пива с воблой, не предполагая, что он мне вскоре пригодится.
Дверь подъезда оказалась не закрытой. Я осторожно вошел внутрь и, стараясь не шуметь, спустился по ступенькам вниз, в полуподвал.
— Кузьма, открывай, это Степан, — тихо проговорил я, когда услышал его шаркающие шаги за дверью.
Ни о чем не расспрашивая, он сразу впустил меня и молча провел в комнату.
— Что-то случилось? — спросил он, когда задвинул на окнах плотные шторы и вместо электрической лампы включил керосиновую.
— Неприятности — как часто бывает, когда начинают ворошить прошлое, — туманно пояснил я, решив не вдаваться в подробности. — Мне надо у тебя пересидеть дня два-три, затем я уйду. Помоги мне — помнишь наше студенческое братство, клятву на Владимирской горке?
— Конечно помню, Степан. Какие мы были молодые, наивные! Верили в идеалы, и перед нами, казалось, открывался весь мир, — улыбнулся Кузьма, и я подумал, что его физиономия, вытянутая, с печальными глазами, смахивает на лошадиную морду.
— К сожалению, наши мечты разбились, как зеркало об мостовую, — подытожил я, оглядывая его убогое жилище. — Хотел тебя спросить еще в прошлый раз: ты, окончивший университет с отличием, с подходящей для новой власти родословной — не дворянин, не буржуй, а сын дворника, — почему не преуспел в это новое время? Ведь такие люди, как ты, для новой власти на вес золота, а работаешь ассенизатором.
— Обходчиком, — поправил Кузьма. — Старые грехи: в правительстве Голубовича[9] был товарищем министра[10] и при Скоропадском занимал заметные посты. С тех пор стараюсь нигде не светиться, пока помогает. А многих уже нет. Безжалостное колесо репрессий не знает остановки, уничтожая всех, кто был нелоялен к этой власти, даже в далеком прошлом. В бывшем институте благородных девиц, куда мы в студенческие годы ходили на балы, творят скорый суд и расправу… Каждую ночь во дворе начинают реветь двигатели автомобилей, чтобы не слышно было выстрелов. Но люди все знают, хоть и не видят…
Кузьма достал из шкафа большую фотографию — наш выпуск, мы окончили университет святого Владимира в четырнадцатом году.
— Вот, посмотри, Алеша — недавно его видел, отъел себе пузо, работает по торговой части, но подробностей не рассказал, поспешил уйти. Виктор Панько служит в армии, неподалеку, в городке Белая Церковь. Вот Владимир — три года прошло, как его арестовали — без права переписки. Ты… Вот и все, кто остался из нашего университетского выпуска — никто историком так и не стал. Петра, нашего друга закадычного, вдохновителя нашего братства, встречал здесь в девятнадцатом и больше ничего о нем не знаю. Если он жив — когда-нибудь отзовется. Хотя уже столько времени прошло, надежды на это мало. — Кузьма испытующе посмотрел на меня.
— Обязательно отзовется, — согласился я и вспомнил изуродованное лицо Петра после того, как разрядил в его голову свой маузер.
— Давай поужинаем — ты, наверное, проголодался, — спохватился Кузьма.
— Есть немного, — согласился я — на самом деле с утра ничего не ел.
Вскоре на столе оказались несколько холодных картошин, сваренных в кожуре, селедка, лук, житный хлеб и неполная четвертушка водки «Особая».
— Чем богаты — тем и рады, — смущенно пригласил к столу Кузьма. — Извини, не ожидал гостей.
Я подумал, что, возможно, в этот час мои ребята из бригады под водочку кушают красную икорку, копченую колбаску, полагающиеся нам, работающим на особо важном, секретном объекте. Тут я вспомнил про задушенную Машеньку, ее тело под кроватью у Федора — пожалуй, пировать у нас в комнате не будут, не та обстановка.
Ужинали мы молча: начав есть, я ощутил волчий аппетит, и мой рот все время был набит. Кузьма не ел, молчал, смотрел на меня и о чем-то напряженно думал.
Может, он рассчитывает поправить свою биографию, выдав меня? Поди разберись, что у него на уме. Вряд ли — эта каморка лучшее тому подтверждение. Думаю, такие варианты подворачивались ему не один раз, а он этим не воспользовался. Не знаю, как бы я поступил на его месте, но он не выдаст меня. Наконец утолив голод, я откинулся на спинку стула.
— Степан, извини, но мое жилье — не самое лучшее убежище для тебя, — подал голос Кузьма.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился я. «Неужели новое время так испортило его?»
— Ты здесь не будешь в безопасности — мне кажется, что в последнее время моя особа стала привлекать пристальное внимание властей. Поэтому я проведу тебя в более надежное убежище, но недостаточно комфортное.
«Даже менее твоего?» — чуть не сорвался вопрос у меня с языка, но я сдержался — выбирать не приходилось. Единственное — поскорее хотелось лечь спать, так как падал с ног от усталости.
Мы вышли на улицу, добирались довольно долго пешком, Кузьма шел на десяток шагов впереди, чтобы обозначить условным знаком опасность, а я в тот же момент спрятался бы в близлежащем дворе. Но мне по-прежнему улыбалась Фортуна — наше путешествие закончилось без осложнений. Пройдя через двор, вышли к фабричной стене, обогнули ее и оказались в палисаднике. Справа, от четырехэтажного дома, доносился шум, веселые голоса, звон гитары. Нам вновь повезло — рядом не было ни души, а нас прикрывали уже густые кроны деревьев и кусты жасмина. Я недоуменно огляделся, поняв, что мы на месте. Кузьма достал крюк и открыл канализационный люк прямо под ногами, на который я не обратил внимания.
— Ты хочешь сказать, что здесь мне будет безопаснее? — Я вздрогнул, когда представил, что там может меня ожидать. Да и не люблю я замкнутых пространств.
— Гораздо спокойнее, чем на земле. Конечно, это не катакомбы Парижа, где есть улицы и даже кладбища, но здесь довольно много интересных мест. Я ведь работаю обходчиком подземных городских коммуникаций.
Кузьма включил фонарь и первым стал спускаться в темноту. Поколебавшись, я отправился следом, с брезгливостью берясь за металлические скобы, которые выполняли роль лестницы.
— Эй, ты там, заснул, что ли? — услышал Леонид сквозь сон, который не спешил убегать.
Пересилил себя, встал, потянулся, включил фонарь и пробрался к двери.
— Вместо того чтобы так шуметь, открыла бы дверь, — напомнил Ксане о цели ее визита.
