не хватало еще, чтобы она трезвонила ночью. В том невменяемом состоянии, в каком ее застал, она может наговорить что угодно, спровоцировав очередной скандал с Богданой.
25
Несмотря на пасмурный сентябрьский день, я зажмурился от дневного света: глаза болели, слезились, требовали вернуться обратно в темноту подземелья. Почти четыре месяца я провел в подземелье, лишь иногда ночью рисковал ненадолго покинуть его, не отходя далеко от спасительного люка. В груди клокотало, шумело, легкие не могли надышаться свежим воздухом, напоенным страхом, растерянностью и неуверенностью. Да, все это я ощущал в воздухе, в лицах и особенно в глазах людей. Народу на улицах было довольно много, люди собирались в группки возле самых информированных, млеющих от удовольствия быть в центре внимания: одни рассказывали ужасы уже и так напуганным обывателям, другие, наоборот, рисовали райские картины наступающего с приходом немцев благоденствия.
Из встревоженных голосов, гудящих, словно августовские мухи над дерьмом, выхватывал сообщения: основные воинские подразделения покинули город еще ночью, оставив лишь небольшое прикрытие. Уже взорваны все мосты через Днепр: железнодорожные имени Петровского и Дарницкий, мост имени Бош и Наводницкий, и те небольшие колонны красноармейцев, санитарных автомобилей, еще спешащие к переправам через реку, обречены остаться здесь, на правом берегу.
Я вспомнил о секретном объекте № 1, на котором еще недавно трудился: тоннель проложен лишь до середины реки, и теперь весь труд пойдет прахом — его явно не минует печальная судьба днепровских мостов. Как ни странно, в этот момент, когда рушилось все и неизвестным было наступающее новое, я сожалел о тяжелом напряженном труде своей бригады — ребята выкладывались на протяжении двух лет, и теперь в одно мгновение все будет уничтожено.
Внезапно прокатился раскат грома, перекрывший несмолкающую далекую артиллерийскую канонаду, и словно качнулась земля под ногами. Мой взгляд, как и у многих других, устремился вверх, в небо — не было видно ни грозовых туч, ни вражеских бомбардировщиков, только потянуло гарью и стало темнее. Дым, поднявшийся со стороны Зверинца, заволок часть неба.
— Взорвали артиллерийские склады на Выдубичах — капец краснопузым. Пора подумать и о себе, — сказал крепыш в летнем пальто.
Он достал из-под пальто монтировку и ловким движением сорвал замок с двери магазина, подмигнув мне:
— Чего раззявил рот, дед?! Пошли, отоваримся, а то на тебе лохмотья — неудобно в таком виде встречать победителей.
Меня не надо было просить дважды — я рванул вперед, и вовремя: с десяток желающих так же бросились в магазин, устроив толчею у входа. Вскоре я, довольный, вышел из магазина с внушительным тюком на спине. А толпа уже громила соседний продуктовый магазин. Я бросился туда, пытаясь прорваться сквозь толпу, кипящую возле входа.
«Боже мой, как я хочу поесть нормальной еды, хлеба!» Только от одних этих мыслей я захлебывался слюной.
Внезапно раздались выстрелы — это какой-то молоденький лейтенант, возглавляющий группу из нескольких усталых красноармейцев, стал стрелять в воздух из нагана.
— Что вы делаете, мародеры?! А ну, осади — стрелять буду на поражение!
Толпа на мгновение затихла и как-то сразу поредела. Раздался истошный крик:
— Ты что, хочешь, чтобы этим добром фашисты попользовались?! Давай, стреляй в трудовой народ, береги добро немчурам! Может, ты еще станешь здесь на караул, дожидаясь новых хозяев?
Лейтенант покраснел, махнул рукой, спрятал наган в кобуру и продолжил путь, бормоча:
— Но так все равно нельзя. Это не по-людски.
Толпа вновь бросилась на приступ магазина, ломая витрины, срывая ставни и разбивая окна. С ношей за спиной мне не удалось пробраться внутрь — меня отталкивали, материли. Поняв, что туда мне не попасть, я вернулся в разгромленный магазин одежды, намереваясь переодеться. Развернул тюк, хотел надеть костюм.
— А ну погодь, дед! — На меня уставилось дуло нагана. Рука держала его твердо, не дрожала — видно, хозяин умеет обращаться с ним. — Вещи оставляй, а сам пошел вон! — Лицо круглое, сытое, с короткой стрижкой — не похож на блатного.
— Да хоть этот костюм оставь! — попросил я, не желая расстаться с добытой вещью, правой рукой полез под пиджак, где была спрятана монтировка. Раздался выстрел, и пуля пролетела возле моего лица.
— Это я нарочно промазал — второй раз попаду «в яблочко». Пшел вон!
Я вышел из магазина, горя надеждой восполнить потерю в следующем, но на пути встречал лишь разгромленные, уже полностью пустые лавки. Народу на улицах стало меньше, то и дело попадались счастливчики, пыхтевшие под тяжелой ношей, они тащили тюки награбленного, рыская взглядом: чем бы еще прибарахлиться. Менее счастливые несли все, что попало под руку: связку деревянных вешалок, керосиновые лампы без стекла, а один здоровяк нес на плече с десяток инвалидных костылей.
Я направился на квартиру к Кузьме на Подол, не задумываясь, что там меня может ожидать. А чего теперь бояться? Если полуподвал окажется закрытым на замок, то для этого есть монтировка, а если он уже заселен кем-то, то и тут поможет все та же монтировка.
Кровь во мне бурлила после того, как по-глупому лишился вещей, ярость требовала выхода. А еще до умопомрачения хотелось есть. Послышался шум моторов, и показалось передовое подразделение мотоциклистов, в шлемах и с пулеметами в колясках. Я юркнул в ближайший двор: немцев я не боялся, считал, что мой послужной список и то, что скрывался от энкаведешников, должно было настроить их по отношению ко мне доброжелательно, но сейчас вступали передовые части, и один Бог знает, что у этих вояк на уме. Вспомнил прошлое, когда, разгоряченные недавним боем, во главе с товарищем атаманом, врывались в село, стреляя во всех, кто попадался на пути.
Прячась от немцев, я оказался в глухом дворе-колодце шестиэтажного дома. Внезапно в сторонке послышался какой-то писк или стон. Оглянулся: двое пацанов, явно хулиганье, тащили в подъезд упирающуюся растрепанную девчонку, один закрывал ей рот рукой. Увидев ее, я похолодел — мне показалось, что это Машенька, машинистка, которой не так давно я свернул шею, словно цыпленку. «Неужели она осталась жива?»
— Маша, это ты?! — крикнул я, и мне так захотелось чуда, чтобы в самом деле это была Машенька! Ведь она мне так нравилась, всегда относилась с симпатией, а убить вынудили обстоятельства.
Девушка энергично замахала свободной рукой, умоляя о помощи. Рука парня наполовину закрывала ее лицо, не давая рассмотреть, но глаза, как у раненой косули, были точно ее.
— Машенька, это ты? — повторил я вопрос, приближаясь к ним.
— Дед, вали отсюда, а то беду накличешь на свою седую голову.
Я молчал, все приближаясь к ним, рука сжимала спрятанную под одеждой монтировку.
— Сейчас поймешь, с кем связался! Заступничек! — рассмеялся парень пониже ростом и покоренастее, оставив девчонку второму — долговязому, и вытащил из кармана финку.
— Ты, Яша, его пырни — воздух из него выпусти, вишь, своим смрадом весь двор завонял. Откуда это старое чучело взялось? Смотри: кожа белая, аж прозрачная, наверное, где-то в скиту прятался, а сейчас вылез немцев встречать!
— А это он расскажет — если нам будет интересно. — Коренастый сделал шаг вперед и сделал выпад финкой, но я был наготове — резко ушел в сторону, монтировка вылетела из своего убежища и обрушилась на его руку. Тот закричал от боли, уронил финку и обхватил второй рукой беспомощно повисшую руку.
— Он мне руку сломал! Мочи его, Длинный!
— Ах ты, сука! Да я тебя, б…! — закричал долговязый.
Откинув в сторону девчонку, которая не удержалась на ногах и упала на землю, он выхватил опасную бритву и стал на меня наступать. Бритва — страшное оружие, но только когда имеешь дело с безоружным, а
