Николай, живой и здоровый, строил планы, имел заветную мечту. И вот теперь он мертв, неподвижен, и даже выражение лица поменялось, стало хищным — рот приоткрылся, показав ряд мелких желтых зубов, а сквозь неплотно закрытые веки поблескивали белки, словно покойник исподтишка за ним подглядывал. Василию вспомнились истории-сказки про ведьм, живых мертвецов, оборотней, которые любила рассказывать его бабка, считавшая, что страх лучше всего воспитывает послушание и почитание старших. Если страха нет, то человек не сможет правильно понять Бога, вот отсюда и берутся раскольники или и того хуже — революционеры.
Благодаря этим бабушкиным сказкам или по другой причине, но послушание у Василия было в крови. Он никогда не перечил старшим по чину или возрасту, даже если знал, что они неправы. Поэтому отношения с профессором, человеком властным, себялюбивым и твердолобым, с ослиным упрямством уверенным в непогрешимости своих слов и действий, складывались наилучшим образом. В отношениях с женщинами Василий не искал любви, ему нужна была хозяйка его будущего дома, который он обязательно построит, и мать многочисленного потомства. Зарплата младшего преподавателя и постоянный рост цен в связи с войной, а затем с революциями, не позволяли ему надеяться на возможность семейного благополучия в ближайшем времени, но публичные дома он посещал лишь изредка.
Сейчас, когда он смотрел на мертвое тело приятеля, ему казалось, что покойник по какой-то причине сердится на него, словно он чего-то не сделал или сделал не так.
«Могут ли покойники сердиться? — Эта мысль его поразила. — Если да, то и мстить тоже могут?» — И Василий со страхом посмотрел на труп, будто ожидая, что тот откроет глаза и выскажет ему свои претензии.
2
1919 год. Одесская губерния
Прохор, идя по Преображенской улице, держался настороженно, и в случае опасности его правая рука была готова нырнуть под полу пиджака и выхватить браунинг, а еще карман парусиновых штанов оттопыривался от ребристого шара германской ручной гранаты[33] — «ананаски». Он шел неторопливым тяжелым шагом, горбясь и устремив взгляд вниз, стараясь ничем не привлекать к себе внимания — мужиковатый, с растрепанными длинными волосами-космами с пробивающейся сединой, с трехнедельной колючей щетиной на лице, которую еще трудно было назвать бородой. Последнее обстоятельство его беспокоило больше всего. Утром, взглянув на свое отражение в зеркале, он понял, что даже в новом облике хорошо узнаваем. Его могли выдать предательские ямочки на щеках, появляющиеся при малейшем подобии улыбки на широком скуластом лице, и тут никакой маскарад ему не помог бы.
«Когда ты улыбаешься, у тебя лицо становится по-детски открытым и очень красивым. Такой улыбки нет ни у кого в мире — и все из-за твоих милых ямочек!» — сквозь слезы сказала Фекла, провожая его на флот. Она говорила слова любви, уверяя, что будет с нетерпением ждать его и что Господь Бог не позволит, чтобы с ним что-нибудь случилось на этой проклятой войне, которой не видно конца, хотя уже и царя нет, и скоро должна наступить пора благоденствия, как обещали заезжие агитаторы-эсеры. Он тоже ей что-то говорил, в чем-то клялся, что-то обещал, хотя уже знал, что никогда не вернется в этот провинциальный городок. Он мечтал о дальних морских походах, неведомых странах, хотел стать капитаном торгового судна и объездить весь мир. Война и недавние события в Петрограде, разрушившие империю и родившие на смену ей республику, где стираются сословные различия, где все стали равноправными гражданами, давали на это надежду. Ему понравились слова песни, появившейся вместе с новым временем: «Кто был ничем, тот станет всем!»[34] И это чарующее слово — свобода!
Его не пугало, как многих друзей, слово «война», и он был даже рад, что ему предстоит воевать. И не лозунг «Война до победного конца!» его вдохновлял, а возможность себя проявить и таким образом вырваться из замкнутого круга, в котором был обречен находиться с момента рождения в многодетной семье сапожника.
В Одессе он был известной личностью, хотя пробыл здесь лишь десять дней. Ему вспомнились толпы народа на улицах, весело выкрикивающего приветствия, букеты цветов, летящие под ноги лошадям, и их неприглядно, серо экипированная, но победоносная дивизия, гордо вступающая в город, который поспешно покинули франко-греческие войска.
Город был свеж, умыт и чертовски богат. Один только вид сытой публики, разряженной в дорогую, добротную одежду из заграничных тканей, в накрахмаленных манишках, в аристократических цилиндрах и модных котелках, с массивными золочеными пенсне и в больших роговых очках, этой случайно уцелевшей жирующей буржуазии, недобитых клопов-эксплуататоров вызывал у него законное желание дать кому- нибудь из них в морду. А их женщины, напоминающие откормленных бледнокожих цесарок, в пышных праздничных нарядах с кружевами, в шляпках, украшенных страусовыми перьями, будили воображение, хотя, если разобраться, сдери с них эту праздничную обертку — и не отличишь от простых крестьянок. Ему вспомнилось вначале испуганно-напряженное, а затем завлекающе-податливое тело Феклы с твердыми бугорками персей и возбуждающим огнем между ног…
Прохор не сомневался, что подобные мысли бродили у большинства из вступающего в город воинства, вшивого и небритого, пропахшего порохом и потом, изголодавшегося на тощих кашах и долгом отсутствии женщин, живущего одним днем, потому что завтра можно встретить глупую смерть. Да умной смерть и не бывает, и приходит она не в облике черной костлявой старухи с косой, а разрывается шрапнелью, вонзается штыком, рубит шашкой, взрывается в голове пулей, вываливает твои сизые внутренности наружу, заставляет захлебнуться кровью из пробитого легкого — не перечислишь всех ликов, принимаемых смертью. А бывает и хуже: приняв облик холеры, обезводит организм до желтизны и примет тебя в смертельные объятия вечности в смраде самодельного солдатского толчка.
Но кто боится смерти, тот ее на себя и накличет, а Прохор ее не боялся, и за это она его уважала. Призванному во флот, на миноносец «Проворный», Прохору так и не удалось исполнить свою мечту о дальних странствиях, морских сражениях, зато он стал политически грамотным в кружке анархистов, руководимом товарищем Мишей, где узнал, что любая власть — зло! А со злом надо бороться, и не в белых перчатках, а грубо стиснув ее мозолистой рукой. Власть на военных судах все больше концентрировалась в руках судовых комитетов, в которых верховодили матросы и младшие офицеры, в основном эсеры.
По иронии судьбы последние два года жизнь Прохора находилась в какой-то странной зависимости от этого морского города. Первый раз он побывал в Одессе в июне 1917 года, точнее, возле нее, у Военной пристани, но ему так и не представилась возможность сойти на сушу. Тогда судовой комитет, возглавляемый эсером, мичманом Суворкиным, принял решение не выполнять приказы командующего Черноморским флотом адмирала Колчака и вернуться на базу в Севастополь, и это был не единственный случай. Колчаку был фактически объявлен бойкот, что и привело к его отставке. Не помог молодому адмиралу красный бант на груди и участие в майском перезахоронении останков казненных в 1906 году на острове Березань лейтенанта Шмидта и трех матросов.
А затем был Севастополь и бесконечные митинги, октябрьские события в Петрограде, еще больше всколыхнувшие матросскую массу, превратив ее в гремучую взрывчатую смесь, ожидающую лишь запала. И такой запал нашелся в образе вернувшегося в декабре из-под Белгорода отряда матросов под командованием анархиста Мокроусова, участвовавшего в боях с прорывавшимися на Дон батальонами генерала Корнилова. Два десятка павших матросов-красногвардейцев были с почестями похоронены на Михайловском кладбище. После траурной церемонии стихийно возник призыв «Бей золотопогонников!» и началась охота на офицеров. Их хватали, избивали и отводили в тюрьму, а часть расстреляли на Малаховом кургане. Через неделю охота на офицеров возобновилась и приняла такие масштабы, что вследствие этого командирами боевых кораблей стали младшие офицеры, не старше звания лейтенанта.
Затем было победоносное шествие советской власти по городам Тавриды, которые брались штурмом, после предварительного обстрела из тяжелых корабельных орудий, и опьянение властью и
