возможности Штюрнера доставать продовольствие иссякли. Теперь уже Люба, на свой страх и риск, занималась обменом, используя свои скромные припасы. Она поражалась тому, что порой за килограмм сахара можно было выменять поистине уникальную вещь.
За свою жизнь Люба ни разу не болела, недомогания переносила на ногах, но ранней весной ей вдруг стало нездоровиться, одолевала тошнота. Обследовавшись у немецкого врача, она узнала, что беременна. Штюрнер спокойно воспринял это сообщение — его гораздо больше волновало то, что советские войска все ближе подходили к городу, и не было уверенности, что его удастся удержать, хотя Днепр сам по себе являлся могучей преградой, а все мосты были взорваны.
— Люба, — однажды Штюрнер сам завел разговор. — Ты никогда не спрашивала, чем я занимаюсь, и я ценю твою выдержку. Но, видимо, пришла пора тебе узнать больше, чем я рассчитывал рассказать. Я представляю здесь секретную организацию «Аненербе».
— Название мне ничего не говорит.
— Это немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков.
— Ты ученый? — удивилась Люба и непроизвольно посмотрела на его мундир эсэсовца.
— Почетный президент нашего общества — сам Генрих Гиммлер! — торжественно сообщил Штюрнер. — Руководство нашего общества — члены его личного штаба. Рассказать, чем занимается наше общество, я не имею права, но даже если бы и смог, вряд ли бы ты все поняла. «Аненербе» — это сердце нации и ее мозг![53] Это — новая религия, но только для избранных!
— Тогда лучше не рассказывай. — Люба пожала плечами. За совместно прожитое время она присмотрелась к немцу и изучила его слабые стороны.
Работа у него была напряженная, он мало что мог рассказать, но выговориться ему ой как хотелось. Поэтому и привлекла его в девушке ее крайняя нелюбознательность и то, что она не позволяла себе говорить лишнее, чем, по его словам и, видимо, горькому опыту, грешил женский род. Вот и сейчас, начни она расспрашивать, он замкнулся бы, замолчал, а если Люба сделает вид, что ей все это безразлично, может, что-то и расскажет. И она не ошиблась.
— Неважно, какие задачи у общества, главное — чем занимаюсь в обществе я. Ты удивилась, узнав, что я ученый в военной форме, но это действительно так. Я остаюсь историком-археологом, но только теперь провожу исследования на более высоком уровне. Я изучаю силу предметов, особенно древних.
— Силу вещей? — недоуменно переспросила Люба и еле удержалась, чтобы не рассмеяться.
— Именно так. Каждая вещь несет в себе частицу силы своего хозяина.
— Выходит, ложка, которой я ем, перенимает часть моей силы? Но завтра этой ложкой будешь есть ты, и у тебя она тоже отберет силу? И чья же сила возьмет верх? — Люба рассмеялась.
— Это не то, что ты думаешь. — Немец поморщился. — Я занимаюсь поиском предметов и мест, имеющих сакральную силу. Недавно меня не было две недели — я ездил в генеральный округ «Таврия»[54]. Там в древности находилось государство наших предков, готов, от которых пошли и мы, арийцы. Это священная земля — Великая Готия, и в дальнейшем там должны будут жить лишь немцы — никаких инородцев! Это часть Великой Германии — Gotenreich! Мы обследовали ее[55], но этот край весьма обширен и пока мало что удалось найти — местные варвары хищнически относились к тому, что хранила эта земля. Мне очень понравились земли возле Теодериксхафена[56].
— Но я не понимаю, неужели все это имеет какое-то значение во время войны? — удивилась Люба.
— Конечно имеет, — торжественно произнес Штюрнер. — Сейчас я тебе кое-что расскажу — знаю, ты умная девочка и не будешь об этом болтать. Ведь ты теперь в ответе за жизнь своего будущего ребенка.
— Нашего, — уточнила Люба.
— Да, в нем будет течь и германская кровь… Так вот, в христианском мире существует несколько святынь, имеющих сакральное значение, из которых на первом месте стоит чаша Грааля, а на втором — Копье Лонгина, которым было проткнуто тело распятого Иисуса Христа.
— Какой ужас! — Люба вздрогнула.
— Да нет же, для римских легионеров это была будничная работа. У них не существовало зондеркоманд, но размах казней поражал воображение — тысячи, а иногда десятки тысяч распятых на крестах, которые устанавливали вдоль дорог, чтобы казненные медленно умирали. У каждого легионера при себе всегда имелся топор и несколько гвоздей. Один удар — прибита правая рука, второй — левая, а для того чтобы одним гвоздем укрепить скрещенные ноги, требовалась практика. Четвертым ударом нижний гвоздь загибался, чтобы надежнее удерживал пригвожденного. — У Штюрнера от возбуждения загорелись глаза, казалось, он сожалеет, что не живет в те времена, когда воины были «многостаночниками» — и воевали, и казнили.
— Легионер Гай Кассий, проткнувший бок Христа, позднее уверовал в христианского Бога и крестился, приняв имя Лонгин, что означает «длинный». А с копьем, пролившим кровь Сына Божьего, связана легенда. Считается, что оно может принести его владельцу Великое Добро или Великое Зло, его еще называют Копьем Судьбы. Тот, у кого в руках это оружие, будет вершить судьбы мира. Его владельцами были более сорока германских императоров, чьи подвиги и завоевания вошли в историю. Владел им и Тевтонский орден, и даже Наполеон Бонапарт. А теперь я тебе прочитаю небольшую выдержку из биографической книги нашего фюрера, Адольфа Гитлера, которая называется «Майн Кампф»[57].
Штюрнер сходил в спальню и вернулся с толстой книгой в темном кожаном переплете с позолотой. Как всегда, она лежала на тумбочке, возле изголовья кровати, но немец ее никогда даже не раскрывал. Любу постоянно мучил вопрос, зачем она ему, если он ее не читает? Но она, по своему обыкновению, его об этом не спрашивала и книгу не трогала.
— Сейчас я прочту, что почувствовал молодой Гитлер при первой встрече с Копьем Лонгина в Хофбургском музее. — Штюрнер раскрыл книгу на нужной странице и начал читать, сразу переводя с немецкого: —
«Похоже, что не только Гитлер безумец, но и Штюрнер тоже. Безумец может руководить лишь при помощи безумцев», — подумала Люба, глядя на возбужденного немца. Ей было жаль, что ее ребенок зачат не в любви, а вследствие обстоятельств, и от человека, не совсем психически здорового.
— Учась в Ленинграде, я познакомился с историком-армянином. Мы часто с ним спорили на разные исторические темы, однажды коснулись и Копья Лонгина. В Ватикане и Кракове также хранятся «копья Лонгина», но историки уже давно разобрались, что это лишь поздние копии. Так, этот армянин утверждал, что копье из Хофбургского музея — копье не Лонгина, а Маврикия — воина знаменитого Фиванского легиона, состоявшего из христиан и из-за этого полностью уничтоженного римским императором. По его мнению, настоящее Копье Лонгина хранится в монастыре Герхгарт, расположенном высоко в горах. Я, державший в руках Копье Лонгина и прочитавший надпись «Копье и гвоздь Господен», не соглашался с его доводами и всячески их опровергал. Но теперь, когда мы потерпели поражение под Москвой, находясь в шаге от победы, когда наши войска отступают от, казалось, полностью разгромленного противника, я задумываюсь: может, тот армянин был прав? Ведь и Наполеон, владея этим копьем, находясь на пике славы, также потерпел поражение. Теперь ты понимаешь, насколько наши изыскания важны для рейха? Если бы я тогда всерьез принял гипотезу армянина и мы заполучили бы настоящее копье, хранившееся в том монастыре, может, ход войны был бы другим? Сейчас я не могу сообщить своему руководству о своих
