Утро на море

Альфред Андерш Утро на море

Они решили, что во время отпуска будут рано вставать, чтобы приходить на пляж, пока там еще никого нет, но вместо этого спали долго и завтракали поздно. Дети вставали раньше, и сквозь сон было слышно, как они играют в саду за домом. Сад, собственно, был участком выкорчеванного леса, обнесенным проволочной сеткой, с несколькими кустами на нем.

После завтрака его жена пошла с детьми, двумя маленькими девочками четырех и пяти лет, на пляж. Он наблюдал, как она укладывала большую красную пляжную сумку. На ней было короткое синее платье и полотняные туфли цвета ее выгоревших белокурых волос. Ее руки и ноги были покрыты загаром.

Плас-Гамбетта, с прилегающим к ней домом, который они снимали, трудно было назвать площадью, просто обширное песчаное пространство, поросшее соснами, где шли сейчас, направляясь к дюнам, его жена и дети. Сосны бросали на них светлые тени. Дети иногда поворачивались к нему и кричали что-то. Жена тоже обернулась и помахала ему. Большие темные очки делали ее и без того маленькое и суровое лицо еще меньше и суровее.

Он направился в дом за своей книгой. Дом был безвкусно обставлен новыми, изогнутыми металлическими стульями и мебелью с дешевой полированной фанеровкой. Все это стоило 1500 франков за три недели. Жене показалось слишком дорого, но он доказал ей, что они могут себе это позволить. Он был инженером по строительству подземных сооружений, служил в строительном управлении в Дортмунде. На эту свою отпускную поездку к Атлантическому побережью он потратил немногим более месячного заработка.

Установив зонтик от солнца таким образом, чтобы тот бросал на него тень, он опустился в шезлонг, стоявший перед домом. Он предпочел бы провести свой отпуск не на морском курорте, поскольку из-за повышенной чувствительности кожи не мог проводить весь день на пляже. Да и скучно было долго лежать на песке, подстелив купальную простыню. Ему докучали песчинки и солнце, он постоянно ворочался, без конца вскакивал и бесцельно слонялся по пляжу. Только купание доставляло удовольствие. Но жена любила морские курорты, море, похоже, и девочкам ничего другого не нужно было.

Еще не начав читать, он понаблюдал за французами, шедшими через площадь к пляжу. Они появлялись семьями или целыми компаниями. Одиноких прохожих не было, как, впрочем, и супружеских пар. Манера французов держаться была увереннее, голоса резче, чем у немцев. Они были нацией. Его радовало, что мысль о принадлежности к какой-либо нации редко приходила ему в голову. Французские дети, проводившие каникулы в летних лагерях здесь в лесу, распевая, стайками тянулись через Плас- Гамбетта.

Он читал книгу о катарах[1]. Тема этой ереси заинтересовала его после того, как он посмотрел по телевизору научно-популярный фильм о культовых местах катаров на юге Франции. Катары признавали существование зла; они верили — по-видимому, верили, ибо были полностью истреблены, — что мироздание — это творение не бога, а сатаны. Он думал: если бы я был верующим, я стал бы катаром. Он взял эту книгу с собой, узнав, что морской курорт, куда они направлялись, расположен в тех местах, где в давние времена господствовала катарская вера. Но, поездив по округе, он не обнаружил ничего напоминавшего об этом прошлом. Возможно, ему следовало бы обратиться к краеведу, но и он, и его жена слишком плохо говорили по-французски.

Он прочел всего несколько страниц — никак не мог сосредоточиться. Небо над верхушками сосен было слишком ярким, слишком голубым, слишком плоским. Да и отдыхающие — молодежь на своих велосипедах, автомобилисты — не соответствовали теме. Он прошел в дом, выпил, хотя и не испытывал жажды, стакан минеральной воды, сел за обеденный стол, подтянул портативную пишущую машинку и написал письмо в свой банк, ибо не успел оплатить счета перед отъездом. Ему необходимо было оформить следующие счета: 231 марка 50 пфеннигов за свет и электроэнергию во втором квартале 1970 года, 4880 марок — проценты по закладной плюс платежи в счет погашения долга за дом в одном из районов на окраине Дортмунда, 115 марок 20 пфеннигов за техосмотр машины («фольксваген-1500», прошедший 25 000 км), 72 марки 80 пфеннигов за телефон и несколько небольших выплат в рассрочку. Дольше всего раздумывал он о доме. Чтобы приобрести его, взял ссуду размером в 80 тысяч марок под 8 процентов годовых и каждые полгода платил 3200 марок и еще 2000 в счет погашения долга. (Таким образом, сумма хотя и незначительно, но уменьшалась постепенно.) Три года назад, когда он принял решение купить дом, жена отговаривала его, но он подсчитал, что если рассматривать проценты как квартплату, то в месяц они будут платить только 533 марки, а, к примеру, после двух лет погашения долга в рассрочку — только 480 марок. Да, сказала она, но ведь из-за процентов ты заплатишь в общей сложности больше стоимости закладной, тем самым дом обойдется по меньшей мере вдвое дороже. До замужества его жена была секретаршей.

Он заполнил счет, написал адрес на конверте и запечатал его. Он гордился тем, что регулярно оплачивал все счета из сбережений от своей зарплаты. Он вообще гордился собой, гордился своей совершенно упорядоченной жизнью. Несмотря на то что он учился только в техническом училище, а не в инженерно- техническом институте, ему все же удалось получить самостоятельную должность в городском строительном управлении. Ког да-нибудь его примут и в государственное учреждение. После экзаменов он несколько лет проработал в частных строительных фирмах, однако их безудержная погоня за барышами вызывала у него отвращение, он инстинктивно стремился к надежности. Он был убежден, что строительство, к которому он причислял и ипотечные банки, должно по образу и подобию железных дорог и почты стать большим государственным учреждением. Именно по этой причине он и вступил в социал- демократическую партию. И хотя планы партии не предусматривали ничего подобного, он со своими мыслями чувствовал себя в ее рядах спокойно.

Сняв брюки, он надел плавки, потом опять брюки, запер дом и в сандалиях на босу ногу пошел к пляжу. С высоты дюны он, как всегда, с удовольствием отметил, насколько велик пляж: даже в разгар сезона он не был заполнен. Отдыхающие образовывали свободные, постоянно меняющиеся соединения- островки из тел и зонтиков, но желто-белое пространство между ними оставалось пустым, таким же пустым оно уходило на юг и на север, за горизонт из светло-серой водяной пыли. Сегодня море надвигалось длинными, катящими на большом расстоянии друг от друга валами, высоту пенистых гребней которых он не мог определить сверху, но, по всей видимости, они были не опасны, так как спасатели укрепили на мачте рядом со своим домиком зеленый флажок, разрешавший купание. Он на секунду сдвинул на лоб темные очки, чтобы определить настоящий цвет моря: оно представляло собой сплошную стальную массу, в сущности, бесцветную под матовым небом, таким же пустым и ничего не значащим, как детские голоса, доносившиеся с пляжа.

Жену и детей он нашел на обычном месте под голубым зонтом, взятым напрокат. Обе девочки радостно вскочили, завидев его; потом он прогуливался с ними около получаса, помогая им собирать ракушки. Когда они вернулись, жена лежала на солнце. Раздевшись, он сел в тень зонтика. Они побеседовали вполголоса о детях и об отдыхающих, сидевших и лежавших неподалеку. Ему было тридцать пять, родился он в 1935-м. Со своей женой он был знаком семь лет, значит — с 1963-го, поженились они пять лет назад, сейчас ей тридцать. Она сохранила стройную фигуру, цвет ее волос тоже не изменился: выгоревшие белокурые пряди, собранные в «конский хвост», падали на ее загорелую спину. Однажды он прочел где-то, что французы называют женщин с такими волосами «Fille aux cheveux de lin»[2], а потом услышал по радио фортепианную пьесу Дебюсси с таким же названием. Он обзавелся пластинкой с этой записью, и некоторое время они довольно часто слушали ее вместе. Он решил, что, вернувшись домой, найдет пластинку и снова проиграет ее.

Она уже искупалась, так что он направился к воде без нее, девочки побежали следом. Он миновал спасателей, двух полицейских из Тулузы, прошедших курс спасения утопающих. Они стояли, как всегда — неподвижно, скрестив руки, и смотрели на море, два безмозглых идола. Один из них сказал ему: «Attention, monsieur!»[3] Он обернулся, заметил, что уже вывешен желтый флажок, призывавший купающихся к осторожности, и кивнул. Девочки остались у первых пенистых гирлянд.

Он видел, что первая — или последняя! — волна обрушивалась далеко впереди с гигантской высоты,