о… Пожалуй, нам пора уже быть на «ты», после того потока душевных страстей, который мы вылили друг на друга. Не возражаешь?
— Нет, Галя, с большим удовольствием.
— Поговорим о тебе. Понимаю, что обратно в Питер тебе в ближайшее время вернуться не захочется. Я права?
— Меня ничего туда не тянет.
— Тебе надо устроиться на работу. Что ты заканчивала, какая у тебя специальность?
— Перед революцией окончила курсы машинисток, работала по специальности в банке. В Киеве была санитаркой, в Институте мозга — ассистенткой, помогала проводить опыты. В Мурмане и в экспедиции приходилось заниматься всем понемногу.
— Перечень длинный, но не впечатляющий. Трудновато будет… Хотя есть идея. Работа с перспективой получить собственное жилье. Пусть нескоро, но если продержишься, то точно… Пойдешь на мое место — я как раз увольняюсь, перехожу в газету «Беднота».
— А что за работа?
— Потребуются рекомендации… Одну дам я, вторую найду, есть кого попросить… В секретариат ГПУ!
— Ты что, работаешь в ВЧК?!
— Пока работаю… Секретарем. Работа очень ответственная, непростая. Между прочим, Блюмкин до секретариата Троцкого работал в ВЧК.
— Мне бы что-нибудь попроще… Что-то не тянет в это учреждение… Уж очень мрачная у него репутация… Извини, Галя, вырвалось.
— Тем не менее, Женя, туда попасть непросто. Рекомендуя тебя, я очень рискую, ведь в случае чего мне придется нести за тебя ответственность… Там рекомендация — очень серьезное дело. Впрочем, как хочешь… Поищем тебе другую работу, но сразу скажу, это будет сложно. Жить будешь здесь. Видишь, какие у меня хоромы — целых две комнаты!
— Это ты в ГПУ получила?
— Они распределением квартир не занимаются, но подобные вопросы для своих сотрудников решают быстрее, чем в других учреждениях.
— Галя, я подумаю, но, скорее всего откажусь. Не хочется мне там работать.
Через месяц Женя уже работала в ГПУ секретарем, а Галя перешла в редакцию газеты «Беднота». Впрочем, ничем страшным и опасным заниматься ей не приходилось. Печатала на машинке, как в любом другом учреждении, только эта информация была секретной, и в случае чего Женю могли привлечь за ее разглашение. Жила у Гали. Часто ходили в кафе «Стойло Пегаса» на выступления поэтов-имажинистов.
Было в Гале что-то необычное. То тихая и скромная, а то найдет на нее — и такое порой вытворяет… Однажды, не предупредив, она затащила Женю на квартиру к Якову Блюмкину. Зашли большой «поэтической» компанией, и Блюмкин не сразу разглядел Женю. Надо отдать ему должное, когда узнал, то по-приятельски кивнул и спросил:
— Как дела, Женя? Давно здесь?
А Женя просто онемела. У Якова была большая комната, в которой он проживал с женой Татьяной. Она Жене не понравилась: манерная, много о себе воображающая. Женя ей тоже не понравилась — почему-то из всей компании она ее сразу выделила.
Яков встретил гостей в красном шелковом халате и турецкой феске, посасывая длинный чубук, от которого шел приятный аромат. В комнате было много удивительных вещей: кальян, сабли на восточном шерстяном ковре, висящем на стене, инкрустированное с позолотой резное кресло красного дерева, тоже явно восточного происхождения. По рассказам Якова, краем уха услышанным Женей, его очень сильно помотало по белому свету.
— Вы, обездоленные служители Пегаса, — кричал он, даже не будучи сильно пьян, — посмотрите на это кресло! В нем сидели наследные принцы монгольской династии, перед ним коленопреклонялись, а теперь сижу я, Яков Блюмкин из Одессы!
Галя слегка подтолкнула Женю и глазами указала на раскрытую книгу. Недоумевая, что в ней особенного, Женя внимательно посмотрела и даже прочитала несколько абзацев. Похоже, работа Ленина.
— Она всегда открыта на одной и той же странице, — шепотом объяснила Галя. — Позер, работает на публику! Но в большом фаворе у высокого начальства. Он знает, что секрет «одной страницы» раскрыт, но демонстративно продолжает держать книгу открытой именно на ней.
Блюмкин сильно изменился, поправился, выглядел гораздо старше, появились залысины надо лбом. Волосы он красил в жгучий черный цвет. Изменилось и его поведение. Раньше был просто самоуверенным (Женя даже замечала самовлюбленность), а сейчас из него просто лился поток слов, которыми он подчеркивал собственную исключительность и никчемность присутствующих. Мужчины слушали его с почтением и даже, как показалось Жене, страхом. Поэт Вадим Шершеневич громогласно провозгласил Яшу романтиком революции, себя — террористом в политике, а Есенина — террористом в поэзии.
— Вы писаки, возомнившие себя великими поэтами! А у кого из вас есть книга с автографом и посвящений Максима Горького, великого пролетарского писателя? — завелся Блюмкин.
— Мы не признаем авторитетов, мы низвергатели авторитетов! — заявил поэт Анатолий Мариенгоф.
— Толя, вы их низвергаете, потому что у вас самих нет авторитета! — рассмеялся Блюмкин. — А Горького не трожь! За него кого хочешь застрелю, ты меня знаешь! И Маяковский мне нравится, и он меня любит. Тоже книги подписывает. Смотри! «Дорогому товарищу Блюмочке. Вл. Маяковский».
— Я тебе тоже книги подписываю, товарищ Блюмочка!
— Да, подписываешь. Разница только в том, что Маяковского будут помнить, а тебя, Толя, нет!
Жена Блюмкина Татьяна многозначительно заявила, что нет таких вершин, на которые бы не взобрался Яша. Сейчас он на короткой ноге с самим Троцким. При этом она делали вид, словно это ее заслуга. Жене стало противно, и, против обыкновения, она выпила вина больше, чем обычно. Стало легко и комфортно. Пошлые анекдоты уже казались смешными, захотелось танцевать. Откуда-то появилась гитара, и Женя спела романс «Очи черные», потом какую-то новомодную песенку. Послышались аплодисменты, Крики «браво».
Вдруг все закружилось у нее перед глазами: разгоряченные лица, лоснящиеся щеки, жадные руки. Чтобы прийти в себя, она пошла в ванную комнату умыться. Неожиданно там оказался Яша. Он набросил крючок на двери и, заключив Женю в объятия, принялся жадно целовать. Она не выдержала и ответила на его ласки. Но когда почувствовала, что он срывает с нее одежду, стала сопротивляться. Несколько раз кто- то дергал дверь и уходил, а молчаливая борьба все продолжалась. Наконец Якову это надоело, и он просто взял Женю силой, грубо, стоя. Когда все закончилось, за дверью послышался пьяный голос Татьяны:
— Яшенька, где ты?! Мне опять плохо! Я напилась, как… — Она подергала дверь, и они замерли. — Мне надо сюда! — громко сказала Татьяна капризно. — Почему я не могу попасть в ванную комнату?
Она дергала что есть силы, и хлипкий крючок мог не выдержать. Женя поспешно приводила себя в порядок. Алкоголь полностью выветрился, она мгновенно протрезвела. Было противно и стыдно, давило ощущение надвигающегося скандала. Яша толкнул ее в угол, за висящее рядом с какими-то тряпками корыто, и, прежде чем она успела сообразить, что к чему, открыл дверь.
— Яша… ты?! А что ты там делал?
— Мылся! Ты же знаешь, что я всегда вечером моюсь. Пойдем к гостям.
— Они не гости… Они сброд! Гнать их надо в шею!
— Все правильно, Танюха! Пойдем их выгонять!
— Мне надо туда…
— Выгоним, а потом пойдешь!
— Почему ты меня не пускаешь? Там кто-то есть? Ты был не один?!
Послышался шум. Татьяна пыталась силой пробиться в ванную, Блюмкин ей не давал. Потом шум начал удаляться — видно, он применил силу, — и далекое эхо ее слов:
— Ты подлец! Отпусти, мне больно!
