— Женщина?
Парень осклабился, показав два ряда белых, здоровых зубов.
— Угадали! Но комната может быть и на одного — поместимся.
Он расстегнул пальто и достал из кармана пиджака несколько смятых купюр.
— Дайте мне пачку сигарет.
— Американских?
— Нет, венгерских. Венгерские крепче.
Он положил на конторку пятьсот злотых. Портье покосился на деньги.
— Сейчас дам сдачу, — помедлив, сказал он.
Парень сдвинул со лба шляпу.
— Не беспокойтесь, пожалуйста!
Портье, пробормотав что-то себе под нос, сунул деньги в карман и с озабоченным лицом склонился над списком постояльцев.
— Ну, вот видите… занято, занято, двадцатая должна была сегодня освободиться, но не освободилась. Третий этаж весь занят… На сколько вам нужно?
— Дня на два — на три. До вторника.
— До вторника? Ну, до вторника, может, что-нибудь найдется.
— Вот видите!
— Я думал, вы надолго.
— Что вы! Во вторник возвращаюсь в Варшаву.
Портье поднял голову.
— Из Варшавы?
— А вы думали?
— Я тоже жил в Варшаве. Работал в гостинице «Савой», — может, знаете?
— На Новом Святе?
— Пятнадцать лет оттрубил. Срок немалый, а?
— И во время восстания в Варшаве были?
— Конечно! — ответил тот с гордостью. — До последнего дня. А вы?
— Я? Еще бы! Сначала в Старом городе, потом в центре.
— По канализационным трубам уходили?
— А то как же!
— Моя дочка была на Чернякове. Может, вы ее знали? Бася Борковская. Сейчас покажу карточку…
Толстяк достал бумажник, порылся в нем и извлек слегка помятую любительскую фотографию.
— Вот только один этот снимок и сохранился. Посмотрите, может, встречали ее.
Парень взял фотографию. На ней была снята в солнечный день на пляже стройная, смеющаяся девушка в купальном костюме.
— Вроде нет. Красивая девушка. Жива?
— Где там! Погибла в самом начале восстания. А сына угнали в Германию.
— Куда?
— Куда-то к голландской границе.
— Значит, его уже освободили. Слышали сегодняшнюю сводку?
— Слышал. Ну и что? Люди даже радоваться разучились.
Парень прикурил от окурка новую сигарету. Портье покачал головой и вздохнул.
— Так-то, молодой человек… Люди на себя стали не похожи. Без Варшавы как без рук… даже хуже! Вы еще молодой, доживете, когда ее, лет этак через двадцать, восстановят. А вот когда тебе уже за пятьдесят…
Парень улыбнулся.
— Посмотрели бы вы, как цвели каштаны на Аллеях и в Уяздовском парке!
— Что вы говорите! — удивился портье. — Неужто цвели?
С улицы вошли двое — крашеная блондинка средних лет и молодой мужчина в узком пальто; они о чем-то громко, раздраженно спорили, но, войдя в холл, замолчали.
— Мое почтение, — приветствовал их портье. — Двадцать второй к вашим услугам.
Мужчина взял ключ. На лестнице они снова начали ссориться.
— Значит, говорите, цвели каштаны на Аллеях…— повторил портье.
Он еще раз пробежал глазами список и довольно потер руки.
— Эх, чего там… Хотел дать вам номер на четвертом этаже, но это, с позволенья сказать, клопиная дыра. Занимайте восемнадцатый на втором, вы это заслужили. У меня, знаете, всегда есть один-два номера в резерве для настоящих довоенных господ. Иначе не проживешь, верно?
— Верно. — Парень подмигнул. — Все в порядке. Я знал, что мы с вами договоримся.
Портье снова потер руки.
— Варшавяне должны друг дружку выручать, верно? Вещи у вас с собой?
Парень показал на портфель, лежавший на конторке.
— Немного.
— Достаточно. Было и того меньше.
Он вынул из кармана удостоверение личности, выданное еще при немцах. Портье поправил очки и, наклонившись низко над конторкой, стал заполнять бланк.
— Мацей Хелмицкий?
— Да.
— Место и год рождения: Варшава, 1921. Социальное положение: рабочий…
Хелмицкий засмеялся.
— Это липа. Специально для немцев. Социальное положение: студент.
— Студент, — повторил портье.
Хелмицкий, навалившись на конторку и следя за тем, что пишет портье, одновременно заглядывал в лежавшую рядом регистрационную книгу. И хотя она была повернута к портье, он без труда отыскал графу с номером семнадцать.
— Не женат, — читал вслух портье.
Хелмицкий вытянул шею и прочел имя и фамилию, написанные мелкими острыми буковками, как-то чудно выглядевшими вверх ногами: Стефан Щука.
— Не женат, — подтвердил он. — Особых примет не имеется.
В комнате было душно. Щука бросил пальто на стул и, не зажигая света, подошел к окну. Когда он распахнул его, в комнату ворвалась струя свежего воздуха.
Окно выходило на просторный двор, в глубине которого стояло низкое, деревянное строение — не то конюшня, не то гараж. За ним темнели фантастические очертания деревьев, почти черных на фоне лилового неба. Полосы тусклого света, падавшие из окон гостиницы во двор, оттесняли тьму куда-то вглубь, навстречу наступающей ночи. Подул ветер, и сад стал раскачиваться. Зрелище было красивое и жуткое.
Снизу, из ресторанной кухни, потянуло тошнотворным запахом сала. Оттуда доносился стук ножей, тарелок, обрывки разговоров, смех. Вдруг на середину двора хлынул поток яркого света. Но стукнула дверь — и свет мгновенно исчез. Во дворе промелькнули два силуэта — босоногой девушки и парня в белом фартуке. Немного погодя издали, откуда-то со стороны деревянного сарая, послышался сдавленный женский смех. Из кухни еще сильней запахло салом.
Щука закрыл окно и растянулся на кровати. В комнате воцарилась тишина, особая, напряженная тишина гостиницы, которую то и дело нарушают разнородные, незнакомые звуки. Вот в коридоре послышались шаги, заглушаемые толстым ковром. Где-то хлопнула дверь. За стеной, в соседнем номере, открыли кран. Снова чьи-то шаги. Короткий звонок. Плеск воды в раковине.
Щука перестал прислушиваться к этим звукам. Он закинул руки за голову, и глаза сами закрылись. Только сейчас он почувствовал страшную усталость. Но он знал, что не заснет. В последнее время так часто
