Ежи Анджеевский.
Поездка
Ярославу Ивашкевичу
Скорый поезд на Львов отходил с краковского вокзала утром, в девять с минутами. В то третье военное лето только на нем можно было без пересадок добраться до Львова. И хотя поезд предназначался исключительно для офицеров вермахта и подданных рейха, майор Станецкий все же решил рискнуть, поскольку, закончив все свои дела в Кракове рано утром, он не знал, куда девать себя до полудня, когда отходил пассажирский поезд на Дембицу. По городу мотаться было нежелательно, его предупредили об участившихся в последние дни облавах. Сидеть в отведенном для поляков закутке вокзала, тесном и битком набитом пассажирами, тоже было небезопасно. Кругом ходили немецкие жандармы, и облава могла нагрянуть и сюда. К тому же он понимал, что в разношерстной и безликой толпе крестьян, мешочников и всякого сброда сильно выделяется военной выправкой и интеллигентным лицом, и ни поношенный плащ, ни спортивная шапка его не спасут. Несколько раз ему мерещилось, что встречные жандармы чересчур подозрительно его разглядывают. Поэтому он всей душой стремился как можно быстрее покинуть город.
Уповая на удачу, он за большие деньги купил у носильщика пропуск на проезд и билет и решительно, отбросив все сомнения, направился на четвертый перрон.
Львовский поезд уже подали. По перрону сновали военные, эсэсовцы, какие-то люди в штатском со свастикой. У последних вагонов возле кучи деревянных сундучков стояла группа венгерских солдат. До отправления поезда оставалось еще более получаса, а на перроне уже было людно.
Быстро сообразив, что садиться надо только в один из последних вагонов, Станецкий поспешил в конец состава. Интуиция его не подвела; таких, как он, оказалось здесь немало; мужчины нервно покуривали папиросы, женщины толпились вокруг узлов. Все держались поближе к венгерским солдатам. Станецкий услышал, как пожилая седая женщина растолковывала молоденькой девушке, видимо, впервые ехавшей таким образом:
— Сейчас-то в вагон попасть легко, а вот потом, перед отправлением, начнется проверка документов.
— И что? — перепугалась девушка.
— Высадят.
— Господи!
Седая женщина ласково улыбнулась:
— Главное, деточка, не надо паниковать. А высадят, так в последний момент можно опять попытаться. Глядишь, и удастся. Приятного мало, но что поделаешь? А на пассажирском ехать — так здоровья не хватит.
Станецкий облокотился на поручни лестницы и закурил. В это время виляющей походкой, покачивая узкими бедрами, подошел элегантный венгерский офицер, и солдаты — осунувшиеся, почерневшие от грязи, много дней не брившиеся — бросились к своим сундучкам.
— А вы часто ездите? — спросила девушка седовласую женщину.
— О да, раза два в неделю приходится.
— Какой ужас!
— Деточка, есть вещи и пострашнее. Во Львове сейчас все очень дорого, а у меня один сын в офлаге[1], а другой — в Бригидках.
— А что такое Бригидки?
— Тюрьма.
— Вот как?!
— И тому, и другому нужно посылать посылки. Но и это не беда. Вот сядем на этот поезд — к вечеру уже будем во Львове.
— Господи, только бы сесть, — вздохнула девушка. — Мне потом еще дальше ехать надо.
— Далеко?
— До Кут. Там мой отец, надо забрать его оттуда, он совсем один и пишет, что голод там ужасный.
Наблюдая за суетой солдат у вагона, Станецкий невольно слушал весь этот разговор, и в сердце стала закрадываться тревога. Вдруг у последнего вагона раздались пронзительные крики. Коренастый кондуктор выталкивал из тамбура на перрон маленького, тщедушного мужчину в зеленоватых бриджах и коротеньком плаще. «Raus, raus!»[2] — надрывался немец. От удара в спину мужчина выронил небольшой потрепанный чемоданчик, тут же быстро поднял его, сунул под мышку и, помаячив перед глазами своими травянистыми бриджами, юркнул в толпу на перроне.
— Ну вот, начинается, — прошептала девушка.
— Не волнуйся, деточка, — успокоила ее седая женщина. — Этому мужчине все время не везет. На прошлой неделе его выкинули аж за Дембицей. Уже все кондукторы знают его как облупленного.
Близилось время отправления поезда. Пассажиров на перроне стало еще больше, особенно немцев. Носильщики тащили за ними огромные чемоданы. Среди отъезжающих было много женщин. У передних вагонов столпились военные. Вероятно, ждали высокое начальство, потому что вдруг появился комендант вокзала, тучный майор с одутловатым красным лицом выпивохи. Из последнего вагона кого-то опять высадили. На сей раз хилую, рябую бабенку. Очутившись на перроне, она опустилась на узел и громко расплакалась. Венгерские солдаты сели в поезд, поляки занервничали и — лишившись естественного прикрытия — разбежались в разные стороны. Станецкий даже и не заметил, как и куда исчезли женщины. Он остался один. Наконец решил, что хватит мозолить глаза кондукторам, улучил момент и, когда один из них, ближайший, отвернулся, быстро и уверенно вскочил в первый попавшийся вагон. Там сидели венгры, уже успевшие разместиться по купе. Они открывали свои сундучки, громко разговаривали и пили водку. Весь вагон пропитался смрадом солдатских сапог, едким запахом пота и табака.
День обещал быть погожим и жарким. Над крышами и башнями города неподвижно зависло небо; оно проглядывало сквозь арку вокзала, серое, набухшее густым дымом. Унылый и безжизненный вид. По коридору поспешно протискивались нелегальные пассажиры, выискивая закутки, откуда можно было легко увидеть приближающегося кондуктора и в то же время незаметно улизнуть. Зычный голос грохотал под сводами перрона: «Achtung, achtung!»[3] На какой-то дальний путь с лязгом прибывал поезд.
Неожиданно Станецкий услышал за спиной сдавленный шепот:
— Чего встал? Здесь нельзя стоять.
— Ты что, спятил? — зашипел второй голос.
Станецкий обернулся и увидел перед собой двух пацанов в поношенных и вылинявших гимназических куртках.
— Двигай вперед, — повторил парень, — оттуда удирать лучше.
Станецкий начал безропотно протискиваться сквозь толпу солдат к переднему тамбуру. Мальчишки никак не могли успокоиться.
— Слышь, сегодня этот бульдог ходит, — говорил первый. — Ох, и сдерет же он с нас три шкуры, ей- богу!
— Заткнись, — буркнул второй, — пошевеливайся лучше.
Не успел Станецкий добраться до конца прохода, как вдруг стоящие впереди люди рванули кто куда. Ребята тотчас повернули обратно. В панике кинулись назад мимо Станецкого какие-то мужчины. Он хотел было последовать за ними, но уже было поздно: в дверях стоял кондуктор, тот самый, который выпихнул из вагона мужчину в брюках травянистого цвета. Взглянув на его лицо — налитое кровью, с приплюснутым носом и утопавшее в толстой шее, — Станецкий подумал: «А ведь и впрямь похож на бульдога!»
Кондуктор сразу же накинулся на него:
