чему. Тут не понежишься. Один отдыхает, другой работает. Со всех точек зрения правильно.
Довод насчет кровати кажется мне особенно убедительным, и я соглашаюсь.
— Тогда лады, — хлопает Штыков ладонью по разрисованной газете и достает из груды бумаг карту. — Обстановочка любопытная. В Демянске давно прищучили немцев. Но пуповину откусить не сумели. С ноября прошлого года четыре раза наступали, а так и не перерезали, хоть сил бросили немало и людей уложили сказать страшно. Коридорчик узенький, соблазн пробить его велик. Вот и лупим в одно место. Упрямства хватает, а чего прочего, видимо, недостает… Дороги не налажены, станция снабжения не организована. Наступали по принципу «давай, давай!» Сейчас Ставка вмешалась, создала нашу группу, предложила разработать новый план операции. Мы с тобой перво-наперво за снабжение отвечаем.
После двухчасового разговора со Штыковым выхожу на улицу. Она начинается сразу за порогом комнаты, там, где когда-то были сени. Крыша свешивается над обломанными бревнами.
От белой легковой машины, остановившейся напротив, к нашему домику шагает высокий полковник с пухлыми добродушными губами, готовыми, кажется, в любую минуту радостно расползтись в улыбку.
Полковник подходит ко мне, здоровается:
— Хотелось бы видеть генерала Попеля.
— Я — Попель.
— Полковник Журавлев, начальник политотдела первой танковой армии.
Мы прогуливаемся по улице, беседуем, прощупываем друг друга. Я кошусь на пехотинские петлицы Журавлева. Он перехватывает мой взгляд:
— В танковых частях служить не приходилось. Но надеюсь освоить боевую технику.
Говорит он твердо, часто канцелярскими словами. Но точно и немногословно. Если бы не постоянная готовность к улыбке, Алексея Егоровича Журавлева при первой встрече можно было бы принять за сухаря. Однако чем дольше мы разговариваем, тем очевиднее для меня его нелицеприятная, не безразличная к людям прямота и живой интерес к делу.
— Где остановились?
— В восьми с половиной километрах к юго-западу.
— Сейчас подъедем.
В машине Журавлев дает характеристики политотдельцам. Пользуется аттестационными определениями, сдержан, но неизменно определенен:
— Помощник по комсомолу майор Кузнецов. Грамотен, повышает идейный уровень. Опыт оргработы недостаточен. Смел, может увлечь личным примером и боевым словом. Работник перспективный… Начальник отделения агитации и пропаганды майор Хомский — кандидат наук. Имеет три книги по политической экономии. Трудолю- бив, исполнителен. Пользуется авторитетом среди офицерского состава. Военная подготовка недостаточна…
Вопреки обычной в таких случаях последовательности, Журавлев пропустил своего заместителя.
— Зама нет?
Журавлев пожевал мясистую нижнюю губу, посмотрел на дорогу:
— Есть. Полковник Покидаев.
— Покидаев? — недоуменно переспросил я. — Иван Семенович?
— Он самый.
— Почему полковник? Почему замнач политотдела? Ведь он в дивизионных комиссарах ходил, членом Военного совета был?
— То наверху известно, — пожал плечами Журавлев. — Вы с ним давно знакомы?
— Лет пять, как не более.
В 1937 году Покидаев блестяще окончил Военно-политическую академию, работал короткое время в ней, потом в Киеве начальником политуправления округа. Перед войной служил в Ленинграде. Товарищи любили и уважали Покидаева, человека незаурядного ума, принципиального, бескомпромиссного. Однако году в сороковом до меня дошли слухи, будто Покидаев выпивает сверх меры. Я был крайне удивлен. Покидаев решительно выступал против пьянства. «Он и сейчас выступает, — рассказывали товарищи. — Сам выступает и сам же втихую закладывает». Но до войны грех этот наружу не вылез. Как сложилась судьба Покидаева на фронте, я узнал только сейчас, от Журавлева.
— Назначили членом Военного совета армии. По деловым качествам неплохо показал себя. Пока в штабе — ничего. А поедет в часть — неприятность. До передовой не доберется. Где-нибудь по пути обязательно спиртные напитки употребит. В результате потеря лица. До Москвы дошло. А там такие отрицательные явления не любят.
— Сейчас как он?
— По наклонной движется. Смотреть больно. Большого ума работник. И руководящий опыт имеет. У него поучиться иной раз не стыдно…
В просторной горнице с закопченным потолком и тусклыми, покрытыми пушистым инеем окнами тесно. Первый из пришедших получил разрешение курить, и теперь не продохнешь от махорочного дыма. Журавлев заметил, что я ищу глазами Покидаева.
— Полковник Покидаев плохо себя чувствует… В самых общих чертах я знакомлю политотдельцев со структурой и возможным применением танковой армии. Для них все это в новинку. Задумчиво слушают, удивленно качают головами.
— Кто-нибудь служил в танковых частях?
Ни один.
После совещания я остаюсь с Журавлевым и майором Хомским, высоким белобрысым человеком с ясными глазами на безбровом лице. Хомский старается казаться сугубо военным. Отвечает как автомат: «Так точно», «Никак нет», «Слушаюсь». Раскладывает передо мной отпечатанные на машинке разработки, тезисы лекций: «Великая победа Александра Невского», «Куликовская битва», «Переход Суворова через Альпы», «Русские прусских всегда бивали».
Отодвигаю в сторону папиросные листки машинописи:
— Товарищ Хомский, я не охотник до эффектных экзаменов. Но хотел бы задать вам пару частных вопросов. Отвечайте по совести, проверять не стану.
Хомский поднимается из-за стола, одергивает гимнастерку.
— Нет, садитесь, пожалуйста. У вас ТТ? Могли бы разобрать его?
— Пожалуй, мог бы.
— А собрать?
— Вряд ли.
— Какими-нибудь сведениями о наших и вражеских танках располагаете?
— Никак нет.
— Давайте отложим Александра Невского, повернем всю пропаганду, как говорится, лицом к танку. С завтрашнего дня политотдел и редакция начинают специальную учебу. Пришлю лучших командиров из танкового корпуса. Тема первой лекции: «Боевые свойства советских танков».
Читает помпотех командующего армией полковник Дынер. Последующие занятия наметим завтра же…
Мы расстались затемно. Я попросил секретаря политотдела проводить меня к дому, где остановился Покидаев.
В узких сенях задел ногой пустое ведро. Но на грохот никто не обратил внимания. Из комнаты доносился грудной женский голос:
Я прислушался:
