Вся эта истерика начинала очень не нравиться Патриции, и уже с силой тряхнув Жаклин, она крикнула ей прямо в ухо:
– Что случилось? Да говори же скорей, а то еще и воспаление легких подхватишь!
Но вместо ответа Жаклин взяла Пат за руку и потянула ее в дом. В последний раз с тоской оглянувшись и не увидев на улице ни одной машины, Пат покорно захлопнула за собой дверь.
В теплом холле посиневшая Жаклин, не обратив никакого внимания на поданную ей пушистую шаль, упала на первую ступеньку лестницы, продолжая тянуть Пат за руку, пока та не села рядом.
– Пати, – своим милым неправильным выговором как-то виновато начала она. – Пати, ты только не обижайся, то есть я хотела сказать, ты не думай, будто… В общем, – вдруг собралась она с духом, – ведь ты беременна, правда?
Разговор принимал совершенно неожиданный для Пат оборот, и она даже хотела возмутиться тем, что Жаклин сует свой точеный носик совсем не туда, куда следует, но не успела. Француженка заговорила снова, испуганно и сбивчиво.
– Ничего не видно, но, понимаешь, я тебя знаю с самого моего приезда сюда и… Девушки так наблюдательны по отношению к старшим подругам, а уж к таким, как ты, и подавно… И вот… я еще с осени заметила, что в тебе что-то изменилось. Там, на ТВ, все заняты собой, а я одна, и я вижу… А вчера я окончательно поняла, ведь у тебя стало такое лицо… такое, ну, словно ты ушла внутрь… – вдруг с неожиданной надеждой Жаклин выкрикнула: – Ну, скажи, что это неправда! Скажи!
«Она совсем потеряла голову, – подумала Пат. – С ней точно произошло что-то нехорошее». Но вслух устало ответила:
– Нет, это правда. Но какое отношение это имеет к тебе?
Жаклин в ужасе закрыла ладошкой рот и еле слышно забормотала сквозь стиснутые грязноватые пальчики:
– Ты, конечно, будешь потом ненавидеть меня за это, прогонишь от себя, но лучше я…
«Господи, неужели она тоже… И теперь придется выслушивать какую-нибудь душещипательную историю о соблазнившем ее подонке…» – Пат вдруг ощутила, как напряжение всего минувшего дня навалилось на нее свинцовой горой и теперь ей не хочется уже ничего, кроме чистой постели и хотя бы получаса покоя. Прикрыв глаза, она едва слышала, что говорит Жаклин. До нее доносились лишь какие-то бессмысленные обрывки фраз:
– …девять утра… дорога совсем обледенела… скорость… под Амерсфортом… не приходя в сознание… в половине пятого…
«Кто-то разбился на машине, – смутно догадалась, наконец, она. – Неужели кто-то из ее близких? Или этот самый соблазнитель? Кто же?» – Пат не заметила, как произнесла последние слова вслух.
И в ответ услышала имя, такое родное, такое чужое, так бессчетно и жарко повторяемое в ночах…
– Мэтью Вирц.
И Пат опрокинулась навзничь, ударившись затылком о каменные ступени.
Она пришла в себя от ледяной влажности снега, который Жаклин трясущимися руками клала ей на лоб и зачем-то на грудь. С трудом открыв глаза, Пат увидела прямо над собой наплывающий на нее почерневший душный потолок, и стала отталкивать чужие холодные руки.
– Уйди… – Непослушные губы едва разлеплялись. – Пусти. Я сейчас встану. К нему, я к нему…
– Но это в Голландии, Пати.
– В Голландии? Да, да… – В памяти всплыло шершавое, серое, как паук, слово «Амерсфорт». И от этого страшного, убившего ее жизнь слова Пат стала отчаянно закрываться руками.
– Боже мой, Боже мой, – причитала Жаклин. – Пати, тебе надо лечь и отключиться, надо какое-нибудь снотворное. Только я не знаю, не повредит ли малышу. Господи, да кому же позвонить!?
Пат не хватало воздуха, но ей удалось, наконец, встать, и теперь она стояла, покачиваясь, держась за оказавшиеся такими скользкими перила.
– Шерфорд… – прохрипела она. – Позвони ему. Он… он все знает. Телефон там, в кабинете. Дай, я сама…
Но силы снова оставили Пат, и она села прямо на пол. Ей казалось, что жизнь покидает ее, что и младенец умер в тот момент, как только она услышала о гибели Мэтью. Ее бросило в липкий пот ужаса, а руки помимо воли легли на живот, словно надеясь убедиться в обратном.
Вернулась Жаклин, почти на себе перетащила Пат в спальню и уложила на кровать прямо в одежде. Хрустящее белье нежно благоухало гиацинтом – запахом, который так любил тот, кто никогда уже не ляжет сюда и не вкусит ни аромата, ни ласк любви. Пат глухо простонала.
– Ты плачь, плачь! – бросилась к ней Жаклин, потерянно стоявшая возле кровати и не знавшая, что делать дальше. – Ты даже кричи, легче будет…
Но Пат словно окаменела и пролежала без движения до самого приезда Стива, который узнал о трагедии еще около восьми вечера из выпуска новостей Би-Би-Си. В Штатах это известие дали только без четверти одиннадцать сразу по нескольким каналам, один из которых и смотрела уже улегшаяся в постель Жаклин.
Гоня свой «форд» по городским заснеженным улицам, Стив мучительно придумывал, как объяснить Пат все происшедшее. Для него эта смерть не была неожиданностью, он давно видел, что Вирц находится в том опасном состоянию между жизнью и небытием, в котором побывали уже слишком многие его друзья по Лету Любви. И все они так или иначе ушли за призрачную черту. Его самого спасла только железная воля и не менее железное здоровье. Когда они вместе попробовали ЛСД на фестивале в Монтерее, ему все-таки было уже двадцать пять, а – Вирцу… Вирцу было всего двадцать. И сквозь затуманившие глаза слезы Стив увидел того Мэтью, высокого юношу, почти мальчика, с черными застенчивыми глазами в пол-лица, нервными пальцами и любовью ко всему миру. Того Мэтью, что верил в божественную гармонию вселенной, но решил приобщиться к ней совсем не тем путем…
