в догадках, что бы могло случиться с нашими летчиками.
Но вот на седьмой день, когда все надежды на возвращение товарищей были потеряны, из штаба армии наземных войск сообщили, что в одном из полков находятся Мартынов и штурман. За летчиками были немедленно посланы два самолета из звена управления дивизии. Через полтора часа лейтенанты Кочемасов и Мартышин доставили пропавших к нам, в Кондрово.
Мы так и ахнули, когда наши товарищи вошли в хату, где располагался штаб. Обмороженные, обожженные, опухшие от голода, они казались выходцами с того света. Особенно страшен был Армашов. Бледный, заросший густой бородой, с впавшими глубоко глазами.
Через несколько минут хата была битком набита людьми. Каждому хотелось увидеть товарищей живыми и невредимыми. Узнать, как им удалось вырваться из лап смерти. К чертям полетела строгая субординация. Моя комната превратилась в клуб. Все, о чем рассказал в этот вечер Мартынов, сидя на моей койке, было так героично, так раскрывало характер русского человека, его мужество и героизм, что я постараюсь рассказать о том, что случилось, так же подробно, как услышал сам.
В тот день флагманский самолет соединения, пилотируемый Мартыновым, взлетев последним с аэродрома, занял место в строю замыкающей девятки полка. В бортовом журнале флагмана появилась запись: «Сбор полков вдоль линейного ориентира, идущего от аэродрома к линии фронта, прошел быстро и четко».
Грозные воздушные корабли плыли под самой кромкой серых слоистых облаков. Мартынов и Армашов внимательно контролировали точность полета полков к цели.
Бомбардировщики набирали высоту. Под крыльями самолетов лежала опаленная войной Брянщина. Медленно уплывали назад широкие лесные массивы, заснеженные поляны с прижавшимися к лесу поселками. Вот и безлюдная полоса переднего края — зигзаги траншей и проволочных заграждений, бугорки дзотов. И, наконец, земля, занятая врагом.
Колонну бомбардировщиков гитлеровцы встретили сильным зенитным огнем. Но пока что потерь не было. Оставалось несколько секунд до начала бомбометания. Армашов включил фотоаппарат, чтобы сфотографировать результаты бомбежки.
Цель накрыта. Штурман головной девятки донес по радио на КП соединения, что бомбовой удар нанесен точно и своевременно.
В тот день я дважды просил штаб воздушной армии выделить истребители для непосредственного прикрытия, но получил приказ — вылетать, с объяснением, что будет прикрыт район наших боевых действий. Мы знали, что истребителей не хватало. Пользуясь тем, что непосредственного прикрытия не было, «мессершмитты» на большой скорости атаковали девятку советских бомбардировщиков.
В это время Мартынов пикировал на цель. Бомбы со свистом полетели вниз. Сбрасывая бомбовый груз, экипаж не смог оказать отпора, и тройка вражеских истребителей подожгла самолет.
Машина вспыхнула, но Мартынов все же решил дотянуть до своих. Он выровнял самолет и повел его на восток. Однако высота неумолимо падала. А пламя разгоралось. Все попытки летчика сбить его не увенчались успехом. Но передний край уже недалеко. Еще немного, и он сядет к своим. В последнее мгновенье самолет, как бы споткнувшись о кочку, вздрогнул и пошел вниз. Летчик успел только поставить под удар крыло, чтобы смягчить падение горящей машины на землю.
Очнувшись, Мартынов осмотрелся. Над головой, совсем низко, пронесся вражеский истребитель. Сноп пуль… Мимо!
— А радист молодец, — услышал летчик голос Армашова, — успел-таки выпрыгнуть. Где-то он теперь?
Забегая вперед, скажем, что выпрыгнувший с парашютом стрелок-радист Иванов три дня скитался по лесам. Голодный и замерзший, он пришел в деревню. Здесь его схватили фашисты и отправили в лагерь для военнопленных.
Четыре месяца просидел старшина в лагере, а когда его перевозили в Бобруйск, по дороге убежал из эшелона и попал к белорусским партизанам. С их помощью он вернулся в свою часть.
Очутившись на земле, Мартынов перевязал штурмана. Затем летчики сожгли парашюты и поспешили уйти поглубже в лес.
Пройдя километра два, они уселись и стали подсчитывать «имущество». Запасы оказались не так велики. Два планшета с картами, два пистолета «ТТ» с двумя комплектами боеприпасов, пара компасов, карманный фонарь, коробка спичек и… четыре папиросы в портсигаре Мартынова. Это все. Бортовые пайки сгорели. Предстояла невеселая, голодная жизнь.
Несмотря на, казалось бы, безвыходную обстановку, летчики не потеряли бодрости.
— Будем пробиваться к своим, — решили они, — плен не для нас, коммунистов! — и оба зашагали дальше.
Небо роняло легкие пушинки снега. Подгоняемые ветром, они падали на мокрые от пота лица летчиков. Вскоре офицеры вышли к протоптанной тропке.
Армашов предложил уходить по тропе, чтобы окончательно замести следы. Прошли метров двести. Потом увидели, что тропинка резко сворачивает влево. Остановились. Стали прислушиваться. В это время за поворотом послышались крики, прострекотала автоматная очередь. Летчики шарахнулись в сторону и укрылись за толстыми стволами деревьев.
Через несколько минут мимо них, по тропинке, тяжело дыша, пробежали пять гитлеровцев. Они направлялись в сторону горящего самолета. Но вот они скрылись за деревьями, и все затихло.
Посовещавшись, летчики решили пока остаться в ельнике, а ночью двинуться по компасу в тыл врага. Было выработано два варианта. Первый — пробраться к партизанам в Брянские леса, что при чрезвычайно легком пищевом рационе офицеров было делом нелегким. Кроме того, впереди лежала открытая местность. Здесь их мог заметить противник.
Второй вариант был лучше — пройти через линию фронта в районе западнее Думиничи, где, по предположению Мартынова, оборона противника в густом лесу была несплошная. Утвердили второй вариант и стали готовиться к переходу.
Но вот на тропе снова показались фашистские автоматчики. Возвращаясь от самолета, они шли медленно, держа наготове автоматы. Не останавливаясь, солдаты прошагали мимо… Летчики вздохнули… Пролесло!
К ночи разыгралась метель. Лес дымился от снежной пыли. Колючие снежинки врезались в лицо. Где-то вдалеке, то справа, то слева, слышились глухие разрывы снарядов и мин. Трескотня пулеметов. Летчики шли по компасу. Впереди поляна — полкилометра открытого места. Легли и поползли по- пластунски. Помогли сумерки.
Часа через два Мартынов с Армашовым доползли до перелеска и зарылись под кустами в снег.
Почти всю ночь летчики не сомкнули глаз, лежа в своем ненадежном укрытии. Пролежали они здесь и весь следующий день. Голод сильно давал себя чувствовать. С наступлением темноты офицеры подтянули ремни и снова пустились в путь. Долго брели они по сугробам, пробиваясь сквозь пургу. В темноте чуть не натолкнулись на вражеского часового. Хорошо, что он услышал шорох и заорал: «Хальт!»
Летчики замерли на месте и выхватили пистолеты. Но часовой, не видя никого, успокоился и снова стал шагать вокруг землянки. Когда он скрылся за поворотом, Мартынов тихо прошептал Армашову:
— При втором заходе часового за землянку немедленно уходим.
Немец, обогнув землянку, снова появился перед глазами летчиков, а потом опять скрылся за землянку. Не теряя ни минуты, офицеры стали осторожно отползать в сторону. Оказавшись за елками, они, пригибаясь, побежали в лес. По дороге натолкнулись на телефонный провод. Со злости оборвали его — пусть теперь фашисты поговорят!
Прошел час, и летчики, пробираясь по лесу, снова услышали немецкий разговор. Кругом был враг. Снова пришлось маскироваться в снегу. В этот раз зарылись под поваленной сосной и забросали себя валежником и снегом. Пролежали еще сутки. Выдержали вместе с гитлеровцами бомбежку наших штурмовиков. Бомбили здорово. Зенитная батарея противника была полностью уничтожена.
С наступлением новых сумерек Мартынов с Армашовым зашагали дальше. Голодные, измученные, они продолжали упорно продвигаться вперед.
После полуночи снова загудела февральская пурга. Казалось, нечеловеческие усилия двух храбрецов затрачены даром: им не справиться с разбушевавшейся стихией. Но люди шли наперекор стихии.
