— Берите.
— Вот спасибочко.
Середкин закурил, затянулся дымком, и глаза его отошли, повеселели.
— Ну вот... Дело-то небольшое. Для вас оно, может, пустяк, а для меня... Видишь ли, я уже ученый. Два года, как два дня, отсидел. Не скажу, чтобы зря. Машину зерна налево пустил. И прогорел... Спасибо, отпустили досрочно, а то бы еще загорать. Так вот, работал я в отряде инженера Виднова. Может, знаешь такого? Ямки ему под репера рыл старался. Думал подработать, чтоб к отцу-матери явиться не в рваных портках. Ну, а Виднов с бухты-барахты всему отряду расчет. С чего бы это? Дел невпроворот, а он время тратит зря, новых рабочих набирает. Уж не каша ли какая им заварена? Так я не хочу расхлебывать, потому что обжегся уже раз, хватит с меня. Я рыл ямки честно, полтора метра сказал — полтора даю. Хоть проверь... Вот и все у меня. Мое дело сказать, а ты гляди, к чему что.
Середкин бросил окурок на землю, затоптал ногой.
— Может, я и не пришел бы. Да этот Виднов — дерьмо. Хвалился, как девчонок портил, снимал голяком... Ребята сказывали, что он здесь, когда в палатках стояли, какую-то Шелк в степь водил. Будто бы на цыганку похожа. Знаешь такую?
Мамбетов, слушая, вспоминал последнюю встречу с Санкевичем, его рассказ о Виднове, о несчастье с Шелк. Похоже было, что Середкин говорил дело.
— Ну, я пошел.
— Куда же?
— В «Сольтрест» подамся. Как думаешь, возьмут?
— Пойдем ко мне, позвоню.
— Ну, позвони.
Они прошли в кабинет Мамбетова мимо Марии Ивановны — постоянного и верного стража дверей Мамбетова. Она удивилась тому, что пришелец еще задержался у ее начальника, а когда он вышел, Мамбетов вскоре передал ей на машинку два документа: один по делу «Незваного гостя», другой — на какого-то инженера экспедиции. Она, как всегда, быстро отстучала оба документа, не предполагая, какую роль они сыграют в деле «Незваного гостя».
«Битая карта»
Мамбетову ничто не приносило такого удовлетворения, как поездки в аулы, села, на полевые станы, на трассу канала — туда, где жизнь кипела ключом. Всегда с чувством облегчения он вырывался из своего кабинета на волю, в степь. На час-другой заезжал в кибитку родителей, оставлял у них Алиму и, выпив чашку кумыса, катил или скакал дальше. На первых минутах пути от родительского крова на его лице нет-нет да и появлялась довольная улыбка: мать и отец были здоровы, трудились, мальчишки росли крепышами. Но постепенно эта улыбка сходила на нет, и на лице уже появлялось выражение озабоченности.
Когда на бюро райкома Мамбетова занесли в список командируемых на уборку, он не стал отговариваться занятостью. Секретарь райкома Омаров все же спросил:
— На твоих делах не отразится?
— Сочетать буду.
— Ну, сочетай. — Омаров улыбнулся. — Только что-то долго возишься с «Незваным гостем». Он уже у тебя прижился.
— Я докладывал...
— Словом, нужно будет уехать — скажешь, — подвел Омаров черту. — За хлебец насущный тоже приходится драться.
Уборка была уже в разгаре. На поселок повевало не полынком, как весною, а хлебными запахами. Они при ходили со степи сами собою и врывались с нагруженными зерном машинами. Эти запахи манили в степь, звали к полям. И Мамбетов уехал.
Дни побежали быстро, незаметно. Двойная нагрузка сводила на нет время отдыха, сна. Дни и ночи путались. Мамбетов успевал побывать в бригадах механизаторов, на токах, в отрядах экспедиции.
Меденцева удивила его незаурядным умом, трезвостью суждений. Но о столкновении с Видновым поведала скупо и с гримасой отвращения: ей был неприятен этот человек. Зато Люба Малинина — эта самоотверженная труженица, охотно рассказала о найденных на Жаксы-Тау записках, о том, как она дала отпор Виднову, когда он попытался хозяйничать в ее журналах. Малинина помогла Мамбетову лучше понять Лугового, замкнутость и отчуждение которого беспокоили Мамбетова. Таких людей нелегко было разгадывать.
Когда невдалеке от его маршрутов оказывался телефон, Мамбетов заворачивал к нему и звонил Марии Ивановне, нет ли чего срочного, не пришли ли ответы на его запросы по делу «Незваного гостя». Ответы были для Мамбетова неутешительными. «Ничего нет срочного, Ермен Сабирович», — докладывала Мария Ивановна и клала трубку.
Последние пять дней Мамбетову не удалось созвониться с нею. Он случайно наткнулся на объезжающего поля Омарова и отпросился в поселок.
Омаров посмотрел на сводку сдачи хлеба, удовлетворенно кивнул:
— Уезжай!..
А уже через сутки Мамбетов переступил порог своего кабинета. Перед ним груда накопившихся бумаг. И сверху ее, как всегда, самые важные. Он взял первый пакет и распечатал. Оказывается, сообщенные Середкиным сведения подтвердились. Так вот откуда у Виднова открытки обнаженных девиц! Виднов, оказывается, был одним из участников сборищ, устраиваемых стилягами-фарцовщиками. Они называли себя «битыми картами». Метко! Имели клички. Виднова величали Мальчик, Вытри Нос! Черт знает что! Вот откуда и рок-н-рол, и ночевки в степи с Валентиной Шелк. Милиция профилактировала молодчиков, вывела на свет божий, закрыла притон, а вот Виднов остался без возмездия «по причине выбытия на полевые работы с экспедицией». К короткому сообщению были приложены объяснения «битых карт», касающиеся Виднова...
Вторая бумага, которую прочел Мамбетов, оказалась заключением эксперта. Мамбетов не поверил своим глазам. Два знакомых листка с каллиграфической надписью «Жаксы-Тау», а ниже — проявленный текст! На одном — столбец координат, на другом — схема триангуляционного ряда инженера Лугового. У Мамбетова захватило дыхание. Найденные Малининой на горе Жаксы-Тау записки — шпионские донесения! Если не так, то зачем было наносить их тайнописью?
«Незваный гость» находился в экспедиции.
И все-таки ты дрянь!
Холода нагрянули сразу после дождей и заковали землю. Меденцеву они уже не страшили: она завершила работы и ждала Кузина или Санкевича для полевой проверки. Но ни тот, ни другой к ней не приехал. Кузин прислал телеграмму. Он предлагал немедленно выехать в Жаксы-Тау со всеми материалами и оборудованием. У Меденцевой засосало под сердцем: пришло время решать свою судьбу, а она все колебалась. В ней жили два существа, всегда противоположных и непримиримых. Одно из них Меденцева не любила, хотя оно начинало подавлять другое. Она знала, что ее «да» Дубкову явилось бы победой как раз ненавистного ей существа, потому что она все еще любила Лугового, и это чувство к нему, непогрешимое и чистое, оберегалось другим существом — ее душой и совестью. И вот теперь телеграмма от Кузина столкнула эти два существа в решительном поединке.
Конечно, все может произойти безболезненно, только скажи она о телеграмме Дубкову. Он сейчас же созвонится с Кузиным, скажет... Да, скажет, что его жена не может ехать, и тогда страшное ей «да» прозвучит само собою.
Меденцева спрятала телеграмму в журнал, стала смотреть в окно. Как незаметно подкралась осень!
