тегинский бек Фузаил Максум перешел из Афганистана на нашу территорию, объявил газават, то есть священную войну против кафиров (неверных), и при поддержке байства, духовенства, крупных чиновников эмира бухарского поднял мятеж. Часть середняков и бедняков — под угрозой расправы, если не будут поддерживать Фузаил Максума, остальные под влиянием духовенства — тоже спровоцированы, принимают участие в этом антисоветском выступлении. Сейчас мы создаем Калай-и-Хумбскую пограничную комендатуру. Нам надо укомплектовать ее хорошим составом. Воинские части и наши пограничники дерутся с этими бандами и, очевидно, скоро ликвидируют их. Но надо организовать надежную охрану границы на этом участке, так как она по существу не охранялась, и покончить с остатками этих авантюристов. Я вам предлагаю поехать туда помощником коменданта по политчасти.
Это было большое повышение, с трех кубиков сразу шпалу, капитан по нынешним временам. Бабкевич продолжил:
— Мы остановились на вас. Зная Памир, Калай-и-Хумб, я вам могу сказать, что там хороший личный состав. Комендант Дрегалов — он же и начальник Калай-и-Хумбского райотдела ОГПУ — старый чекист. Но его заместитель Дианов не тянет — вот мы и решили предложить его пост вам. Правда, у вас есть одно важное обстоятельство, мешающее вам, — это маленький ребенок. Поэтому я не настаиваю. Может быть, вы сумеете как-то решить эту проблему. Мы были бы довольны, если бы вы поехали туда, а если не сумеете, то насиловать вас не станем.
Я подумал и сказал:
— Разрешите мне завтра ответить вам.
А у меня в 1929 году родился старший сын. Рожать Надежду Павловну я возил в Термез, потому что у нас только фельдшер был. Врач положен был в отряде, но его не было. И мне И. И. Масленников велел везти ее в городскую больницу.
Мне этот город уже был знаком. Надежду Павловну положили в роддом при больнице, а я жил рядом, в доме начальника Термезской заставы (там была комнатка для приезжих). Сама застава была тоже рядом.
И вот что интересно. Жена начальника Термезской заставы Никитина, зная, что мы ожидаем ребенка, как-то сказала: «А я видела Надежду Павловну. Мальчик у вас будет, вот попомните мои слова». Действительно, родился мальчик.
Надо было давать имя сыну. И вот однажды, когда сидели мы с женой начальника заставы на скамеечке возле их дома, я спросил ее:
— У вас календарь есть?
— Есть.
Тогда было время, когда искали новые имена. И дело порой доходило до курьезов. Например, у моего друга Фукина была дочь по имени Карма, сокращенно от «Красная Армия».
И вот перелистываем мы этот календарь с новыми именами, перебираем листки его (а это был июнь), и вдруг я читаю: «Гелий». Я знаю: гелий — газ, но нигде не встречал такого имени, и я остановился на нем, ни у кого нет, а у меня будет сын Гелий. А просто — Гелик. Редкое имя было, мы лишь иногда его встречали потом в календарях или в газетах. Сын и сейчас у нас дома Гелик, но когда ему исполнилось 16 лет, он переменил имя и стал Сергеем.
Я спросил его тогда:
— Зачем ты меняешь имя?
— Мне оно не нравится. — ответил он. — Ты не будешь возражать, если я стану Сергеем Сергеевичем?
— Мне даже приятно будет, — сказал я.
И вот он, когда паспорт получал, переменил имя. Так что сейчас он официально Сергей Сергеевич.
… Вот так появился наш первый сын, который при разговоре с Бабкевичем был еще в пеленках.
Посоветовавшись с женой насчет предложения П. П. Бабкевича, я на следующий день пришел к нему и попросил оставить меня пока на старом месте. «Хорошо, — сказал Бабкевич, — но давайте договоримся, что через годик вернемся к этому вопросу».
Я тогда подумал, как это такой большой начальник, у которого столько тысяч людей в подчинении, помнит меня, простого лейтенанта. Потом-то я понял, что это И. И. Масленников и начальник погранотряда порекомендовали меня.
Начальником 48-го погранотряда был Гротов, сравнительно молодой, образованный, к тому же неплохой оратор.
Однажды, когда мы были в Термезе, он возвращался из отпуска, заглянул в нашу школу и зашел ко мне на занятия. Я проводил политзанятия, а потом пригласил его к себе на обед. У нас там рядом была халупа — цементный пол, метров 10 квадратных. Мы называли ее кибиткой. Бытовые условия в то время были у всех сложные.
Гротов от приглашения не отказался. Сказал: «С удовольствием!» А ведь начальник отряда, ромб носил — генерал, это старший начсостав.
Я не предупредил о нашем приходе жену. Но я ее приучил, как только поженились, к неожиданностям — то одного, то другого кого-то приведу, она быстренько, раз-раз, стол накрыла. Борщ был, картошка (картошка там была дефицитом). Пообедали. Был какой-то праздник, уже не помню, какой. И Гротов, когда начали обедать, сказал: «Эх, к этому бы борщу рюмочку водочки!» А я водки тогда практически не пил.
На границе вообще тогда водку не пили. Такое правило было. Нигде водка не продавалась. Ее привозил только кто-нибудь из отпуска. Да и то секретно, и только одну бутылку. Потом приглашал к себе самых-самых доверенных друзей и товарищей, и по рюмочке. Я понял, что Гротов может даже выйти за рамки субординации. И как-то он ко мне очень хорошо отнесся, запросто, и мне он очень понравился по сравнению с другими. Вот Одинцов был в 47-м отряде, старый чекист, его потом в Москву перевели начальником очень крупного райотдела, так к нему было не подступиться.
А Гротов был простым человеком и пошел по первому приглашению пообедать с нами. Правда, когда мы приехали в Сарай-Комар, я к нему не пошел, считая, что нужды нет. Но было совещание начальников застав, и нас, командно-политический состав мангруппы, тоже туда пригласили. На совещании Гротов меня узнал, подошел, пожал руку. Все были удивлены: «Так он знает тебя?!» Я кое-кому признался потом, что знает, — рассказывал, что познакомился с ним в Термезе, но что обедали вместе, не рассказывал.
После того как Бабкевич со мной переговорил, руководство меня как будто бы упустило из поля зрения. Но ближе к осени 1929 года меня назначили инструктором отдельной Сурхандарьинской погранкомендатуры, где я и моя мангруппа уже бывали. Это единственное подразделение пограничников на участке Узбекистана. Оно охраняло там границу в 50 километров. Потом, когда я уже работал в Калай-и- Хумбе, на этом участке был создан отдельный отряд.
Я забрал Надежду Павловну и своего сына, и мы поехали в Термез. Город этот, правда, самый жаркий, но я там бывал, проезжая 48-й отряд, а также уезжая или возвращаясь из отпуска. Знал я и по документам, что Сурхандарьинская комендатура — часть известная, в том числе и успехами в охране государственной границы.
Дали мне квартиру рядом с бывшей гарнизонной армейской церковью. По вечерам, прогуливаясь потом с сыном на руках, я нередко бывал в этой церкви — площадка для прогулок была хорошая.
Приняли меня тепло, как обычно. У пограничников традиция — хорошо принимать гостей, и особенно если человек приехал на работу. Встречал меня помкоменданта отдельной Сурхандарьинской комендатуры по политчасти. Он был значительно старше меня, участник Гражданской войны, опытный политработник, хороший кавалерист, по фамилии Говоров. Он любил часто бывать на заставах, причем ходил всегда с хлыстом, похлопывая себя по голенищу. Конь у него был замечательный; потом уже, когда Говоров уехал, я пересел на него.
Комендантом там был Диментман. Когда я прибыл и представился, он со мной довольно долго беседовал. Диментман был по сравнению с Говоровым молодым человеком. Заместителем по строевой части был Завражный, опытный старый пограничник, боевой человек, участник борьбы с басмачеством. Долгие годы он служил в Средней Азии на границе и был значительно старше меня. Был еще оперативный работник, боевой пограничник Фролов. Хороший был состав. А инструктора, служившего до меня, отозвали в
