хотелось об этом говорить.
— Эй, Маркиза, не ходи туда, дура-а-а! — закричал он вдруг на черную корову, которая мирно паслась на опушке. Провортго вскочив, он вскинул винтовку на ремень и побежал к корове.
Я смотрел вслед Ивану Кузьмичу и размышлял: «Дитя войны! В огне жестокой борьбы ты начинаешь самостоятельное существование, суровую школу придется тебе пройти…» Я подумал о его родителях. Где они? С кем мальчик пришел в отряд?
Несколько дней спустя мне рассказали историю Ивана Кузьмича. Жизнь этого мальчика отличалась от жизни других детей прежде всего тем, что он был круглым сиротой. Ещё в 1937 году, когда Ивану не было и семи лет, он потерял отца. Отца его, председателя колхоза, из-за угла убили враги народа. Мать не смогла перенести горя, тяжело заболела и вскоре умерла.
Родителей заменили дядя и его жена. Но чувство того, что он сирота, и грусть о родителях долгое время не покидали мальчика. Может поэтому и рост его замедлился, а сознание не по летам быстро зрело, может поэтому он был скуп на слова. Даже детская шалость завяла в нём, не успев расцвести.
Дядя и тетя относились к Кузьмичу, как к родному сыну, и хотели воспитать его советским человеком. Он ходил в школу, был отличником, стал вожаком пионеров. Кто только в колхозе «Молдова сочиалистэ» не знал приемного сына Азаренкова! Только начали сглаживаться в детской душе Ивана рубцы печали, только стал он забывать сиротское горе, как опять приключилось новое несчастье.
В один из хмурых осенних дней в деревню ворвались немцы. На деревенских улицах появились чужие машины, застрекотали мотоциклы, солдаты в железных касках с нарисованными на них белыми черепами вламывались в избы, расправлялись с неугодными им жителями деревни. В первый же день они схватили приемного отца Ивана Кузьмича, затем настала очередь тёти. Ивана приютил старый дед. Потянулись страшные дни. Один за другим из деревни исчезали мужчины. Немцы говорили, что их уводили в город на допрос, потому что с первых дней в окрестных лесах появились партизаны. А над оврагом за деревней начали кружиться вороньи стаи, по ночам завывали волки.
Ребятишки первыми увидели, как вороньё долбит трупы убитых немцами односельчан.
Ванюша встретился с товарищами, дети пошептались, и однажды на деревне начался переполох. Гитлеровцы обнаружили, что у нескольких машин сырой картошкой забиты выхлопные трубы. За эту «диверсию» поплатилось около десятка взрослых, и мальчик опять помрачнел. Дед знал, кто забил выхлопные трубы. Он сказал Ивану: «Это — шалость, проку в ней нет… Ты бы вот лучше ружьишко достал…» Ивану не нужно было дважды говорить. Он улучил подходящий момент и стащил у вздремнувшего часового винтовку. Немцы произвели в селе повальный обыск, но винтовку не нашли.
Прошел месяц. Однажды на подступах к селу завязался бой. На село начали наступление партизаны. Иван ещё спал в этот час, и дед поднял его с постели.
— Внучек, наши пришли, давай ружье, — торопил дед. С внуком он залег на крыше сарая.
Некоторое время, не выдавая своего присутствия, они следили за ходом боя. А затем дед с тыла открыл огонь. Он был хорошим стрелком, бил на выбор. Иван подавал патроны. У врага началось смятение. К этому времени партизаны уже ворвались в село, отчетливо доносилось «ура», видны были бойцы, перебежки за домами Дед и внук вышли из засады, ринулись врукопашную. В момент, когда исход боя был решен и одержана долгожданная победа, дед упал, сраженный вражеской пулей.
Иван подхватил винтовку, выпавшую из рук деда. С ней он пришел в отряд имени Котовскою, здесь он нашел приют, новый необычный дом. Он стал членом большой партизанской семьи, юным партизаном.
Вскоре Кузьмич выдвинулся по службе — стал в штабе объединенных отрядов выполнять особые поручения. Понадобилось командованию получить точные данные о противнике в городе Н., — в разведку послали Ивана. В лютую зимнюю стужу, в пургу и метель, с торбочкой, набитой мерзлыми хлебными сухарями, с маленьким посошком в руках, в рваном полушубке пешком ходил Иван за сотню километров. Понадобилось разведать железную дорогу и станцию, — и это поручили Кузьмичу. По данным, которые он добыл, отряды совершили налет на дорогу и разгромили немецкие гарнизоны. Вместе со старшими товарищами взрывал Иван и воинские эшелоны врага.
Часто потом приходил я на опушку леса к Ивану Кузьмичу. В дни, когда он не был занят «особыми» поручениями, а пас скот, я старался уделить ему хотя бы несколько минут. Я привязался к нему, он привык ко мне и радовался моему приходу. На время к нему возвращалось детство, он резвился, пел мне свои песни, начинал рассказывать о боевых делах, но вдруг спохватывался и вмиг становился задумчивым, сосредоточенным. Он как бы старел в одно мгновение, о чем-то вспоминал, а говорить не хотел. Кузьмич прижимал к себе винтовку и прикладывал к разогревшемуся на солнце стволу белокурую головку. Одет в эти дни он был чистенько — в новую гимнастерку, сшитую по его росту из армейского материала, в таких же шароварах. Комиссар соединения подарил Кузьмичу комплект своего обмундирования, его и перешили на Ивана. По его же ноге смастерили и сапожки. Имел Иван и пилотку с красной лентой и армейской звездочкой, но носил ее только в ненастную погоду.
Однажды я застал его в раздумье. Он был молчалив.
— Скучно? — спросил я Кузьмича.
— Нет, — ответил он, — тут не скучно.
— А всё-таки плохо, когда нет родных?
— Нет, тут мне все как родные. Дедушку вот жалко… Был бы он со мной…
— Конечно, нет-нет, да и пожалел бы…
— Да не в том же дело, — перебил меня Иван и так повел худенькими плечами, будто стряхивал с них невидимую, ласкающую его руку. — Он помог бы мне. Дедушка всегда помогал.
Иван оперся на винтовку поудобнее и рассказал, как ему помогал дедушка. Однажды Иван «изобрел» многолемешный плуг. Дед осмотрел его и сказал, что такой плуг люди уже давно имеют и трудится внук напрасно. Другой раз Иван изобрел транспортер, который сам подавал песок на горку в пионерском городке. Дед усовершенствовал машину.
— Значит, ты что-то придумал, а тебе не помогают? — спросил я.
На мой вопрос Иван ответил вопросом:
— А можно дорогу сразу на много километров взорвать?
— Какую дорогу?
— Железную, чтобы поезда немецкие не шли к фронту.
Я посмотрел на Ивана удивленно. Он ждал моего ответа.
— Можно, — сказал я, — и мы уже взорвали на целых десять километров.
Я рассказал, как три тысячи людей вышли на железную дорогу, перебили немцев и взорвали путь.
— Здорово, — восхитился Кузьмич, не скрывая зависти, но приуныл. — И это уже людям известно… А большой был бой?
— Очень.
— Много наших партизан погибло?
— Много, Кузьмич, — двадцать товарищей, — сообщил я.
Грело весеннее солнце. Шелестел зеленой листвой лес. Стадо Кузьмича прижималось к опушке. Овцы сбились в кучу, спрятав головы в собственную тень. Мирно отлеживались коровы, пережевывая жвачку. Нехватало лишь пастушеского костра и котелка со свежей похлебкой. Но совсем недалеко за лесом надсадно строчили пулеметы, била артиллерия. Немцы ожесточенно и безуспешно продолжали атаки на партизанские отряды, пытаясь отбросить нас за реку. Высоко в небе ходил вражеский самолет-разведчик, стараясь засечь наши штабы, отыскать группировки. В течение месяца ни на один день не прекращались бои. Мы бились за железные дороги. Они-то, видимо, и занимали больше всего Ивана Кузьмича.
— А можно так рвать дороги, чтобы меньше наших людей гибло? — спросил он.
— Трудная задача, дружок… Вот разве ты что-нибудь придумаешь.
— Придумаешь, а тебе опять скажут — людям это уже известно, — совершенно серьезно ответил он.
— А ты этого не бойся. Если говорить о своих планах никому не будешь, никогда ничего и не добьешься. Смелее будь.
Кузьмич, видимо, ещё не очень верил в искренность моих советов.
