– А есть ли у меня основания назвать его пиратом?
– Есть.
– Какие же?
– Он сам признался в разговоре со мной, что многие из ценных грузов, заполняющих трюмы его судов, добыты им не совсем обычным путем.
– Говори яснее.
– Они перенесены с тонущих кораблей.
Селим присоединил к левой руке правую и начал тискать кучку нанизанных на шелковую нить жемчужин.
– Не пошли ли эти корабли ко дну по его вине?
– Судя по тому, что он рассказывает, так оно и было.
– Тогда я совершенно не вижу, почему мы не должны называть его пиратом.
– Воистину так.
– Как мы обычно поступаем, когда в руки наших людей попадает такой человек?
– Если есть несомненные доказательства, то он варится в чане с кипящей смолой. Сподвижникам его отрубается правая рука. Людям, по поводу которых нельзя сделать заключение ни положительное, ни отрицательное, назначается вырывание левой ноздри. Таким людям никогда уже не попасть на морскую службу.
«Ноздрю,– подумал Селим,– именно ноздрю. Не губу».
– Остается выяснить последнюю мелочь: какие именно корабли были им захвачены, ограблены и пущены ко дну?
– Если судить по тому подношению, что он просит позволения положить к вашим ногам, корабли он грабил самые различные, и большие и маленькие.
– Средние, наверно, тоже грабил,– сказал султан и недовольно пошевелил усами. Ему не нравилось, что собеседник искусственно затягивает путь к выяснению сути дела. Энвер-паша уловил неудовольствие в голосе правителя.
– Собаки, которые возглавляют шествие, путешествовали из Малаги на Кипр на корабле, принадлежавшем герцогу Аквитанскому. Это легавые. Ценятся они весьма высоко, но я не слышал, чтобы кто-нибудь из правоверных государей…
Султан резко перебил его:
– Да, ты прав, собаки эти мне ни к чему, только дикарь мог решить, что это хороший подарок. Что касается соколов, это более уместно, раздай их моим племянникам и тем своим людям, кого считаешь нужным выделить.
Энвер-паша поклонился.
Селим спохватился:
– Сделай это в любом случае, вне зависимости от того, как мы решим поступить с этим дарителем.
Великий визирь продолжал пребывать в поклоне.
– Что там еще, я слышал – женщины?
– Женщины, богоравный. Четыре сестры-итальянки необыкновенной красоты.
– Они тоже были захвачены на аквитанском корабле?
– Нет, на неаполитанской галере. Их отец слишком ретиво защищал их честь, поэтому он убит.
– Не похоже на неаполитанца. Мне всегда казалось, что генуэзец или неаполитанец предпочтет откупиться, чем рисковать жизнью.
– Вы правы, суть сих купеческих народов именно такова, этот отец, судя по всему, был выродком.
– И что, хороши его дочки?
– Красота их воистину достойна султанского сераля, именно так рассудил мореплаватель с красной бородой и решил преподнести их вам в дар.
Селим оставил в покое четки и покивал с самым серьезным видом:
– Да, Аллах свидетель, это не собаки какие-нибудь.
Великий визирь вернулся в полусогбенное положение. Дело, кажется, выворачивало к благополучной гавани, султан был близок к принятию правильного решения. Единственное, что чуть-чуть замутняло профессиональную (если так можно выразиться) радость Энвер-паши, что ему приходится гнуть свою спину в присутствии этого истукана Рахима. Когда-нибудь он, разумеется, ответит за это вечно надменное выражение.
– Но послушай, может ли по праву называться пиратом воин моря, который топит корабли неверных и складывает к нашему престолу лучшие из добытых трофеев?
– Я все время думаю об этом, о богоравный.
– И к какому же выводу приближают тебя твои размышления?
Не выступая против совести, нельзя не признать, что поступки этого мореплавателя идут скорее на пользу Высокой Порте[29], чем во вред ей, что он скорее радеет об укреплении твоего трона, чем о подрываний его.
– Воистину верно сказано: нельзя судить о вкусе плода по цвету его кожуры.
– Воистину.
– А всего каких-нибудь полтора часа назад я чуть было не приказал отрубить голову этому человеку. А ведь теперь, как я понимаю, мы можем отнестись к нему более благосклонно.
– Жду приказаний.
Султан потер двумя пальцами лоб – признак усиленных раздумий. Однозначное решение никак не формулировалось, он попробовал размышлять вслух:
– Конечно, корабли он грабил. И пускал ко дну. То есть вел себя как подлинный пират.
Великий визирь молчал.
– С другой стороны, он грабил только суда христианские. Кроме того, все ценности передал теперь нам. Думаю, надо вот как с ним поступить.
– Я весь внимание.
– Его вина уравновешивается его доблестями. Мы поступим с ним как с человеком, чье участие в разбойничьем промысле не доказано. Ведь это справедливо?!
– Да, это справедливо.
– Какое же ему полагается вознаграждение?
– Боюсь, что ему полагается не вознаграждение, а наказание. Небольшое.
– Какое?
– Я уже упоминал о нем – вырывание левой ноздри.
Султан насупился. Ему не хотелось, чтобы человеку, доставившему в сераль сразу четырех красавиц, платили таким образом.
– Нельзя ли на этот раз поступить иначе?
– Боюсь, это будет нарушением закона, который вы сами изволили даровать народу.
Селим встал и тут же опять сел.
– Очень плохо. Нельзя ли что-нибудь придумать? Я не хочу нарушать закон, но, Аллах свидетель, я не желаю вреда этому достойному человеку.
Великий визирь сделал вид, что занят тяжелым размышлением,– брови его насупились, взгляд подернулся туманом.
– Ну, что там?
– Мне кажется, что мы немного поспешили, уравняв заслуги этого человека и его прегрешения. Прегрешения мы рассмотрели как следует. Давайте взвесим его дары.
– Опять ты про собак?!
– Да отсохнет мой язык, если он еще хотя бы раз произнесет слово «собака»! И не о соколах я, пусть услаждаются ими ваши орлы племянники.
– Воистину пусть!
– Женщины, насколько я понял, могут быть вами благосклонно приняты.
– Ибо сказано: как бы ни был велик гарем, он никогда не бывает полон.
Энвер-паша поклонился и продолжил:
