будут не в силах вести какую-либо продолжительную осаду, зная, сколько золота разбросано на дороге. Людей у них не намного больше, и даже если часть из них впадет в грех корыстолюбия, шансы на успешный исход столкновения существенно возрастают.
Когда Мартин де Варгас прибыл к саманному укреплению, оно уже было в некоторой степени подготовлено к бою. Над стеной виднелись белые тюрбаны, к копытам капитанского коня упало несколько стрел.
– Как называется это место? – бросил, ни к кому конкретно не обращаясь, капитан.
– Рио-Саладо,– послышалось в ответ.
– Откуда ты знаешь, Логроньо?
– Когда-то я воевал в этих местах под началом Педро Наварро.
– Ты бывалый человек, сержант. Может, подскажешь мне, как проще добраться до этого транжиры?
Сержант пожал плечами.
– Нужны лестницы, я прикажу валить деревья.
– Какие?
– Вон те хотя бы, те, что у ручья.
– Твой голос звучит неуверенно, и это правильно. Чтобы сделать хоть какие-то лестницы из этого окаменевшего сушняка, нам понадобится два дня.
– Что же делать, может, поискать в округе? Без лестниц нам до него не добраться. Стена не такая высокая, но с лошади на нее не забраться.
Мартин де Варгас медленно ехал вдоль белой ограды.
– Да, поле последней битвы выбрано не со вкусом, какой-то заброшенный скотный двор.
– Не слишком ли мы близко держимся к этому скотному двору, господин капитан?
Как бы в подтверждение опасений сержанта прилетевшая из-за стены стрела ударила в кожаный наплечник Мартина де Варгаса.
– Они охотятся на вас.
– И правильно делают. Если им удастся меня прикончить, наши орлы мигом помчатся обратно, чтобы собрать то, что валяется на дороге.
Мысли сарацин тоже, как видно, вертелись вокруг золота, на него они надеялись больше, чем на железо, коим были вооружены. Из-за стены полетели монеты, некоторые подкатывались к самым копытам испанских коней. Сарацины хохотали и кричали всяческие оскорбления. Мол, эти на лошадях такие дикари, что не знают, что такое золото, или такие слепцы, что не видят лежащее прямо под ногами.
Положение становилось серьезным. Бесцельное стояние ни к чему хорошему привести не могло. Кроме того, сарацины прятались не только за стеной, но и под навесом, в то время как испанцы продолжали жариться на солнце.
– Что ж,– задумчиво сказал капитан,– надо разжигать костер.
Сержанту показалось, что у начальника случилось что-то вроде солнечного удара. Он ошибался. Голова капитана оставалась холодной.
– Раз мы сами не можем пойти в гости к человеку, который нам очень нужен, значит, нужно пригласить его в гости к нам.
– Только как это сделать? Клянусь муками Господними, он не примет приглашения.
Капитан вытащил из-за пояса кресало.
– Костер, и побыстрее.
Очень скоро стало понятно, в чем состоял замысел Мартина де Варгаса. Он решил поджечь проклятый загон. Внутри наверняка было полно сухой соломы, ветхого и тоже очень сухого дерева, да и сам саман горит великолепно.
– Собрать все…
Всадники стали торопливо и радостно спешиваться.
– …все стрелы. Все до одной.
Наконечники обмотали тряпками и подожгли. Бледные факелы полетели через стену. Там поднялась паника. Солома вспыхивала как порох. Появились языки пламени, почти невидимые в ярком свете полдня, вспучились клубы черного, удушливого дыма.
– Строиться! Всем строиться напротив ворот.
Мартин де Варгас рассчитал правильно. Поняв, что справиться с огнем не удастся, Харудж сделал единственное, что ему оставалось. Он собрал всех своих всадников в кулак, распахнул ворота и нанес отчаянный удар. Если бы люди Мартина де Варгаса не были построены соответствующим образом, если бы сам капитан не был наготове и не ждал именно такого развития событий, сарацины могли бы добиться успеха. Но им противостоял слишком сильный противник. Слишком сильный и дальновидный.
Схватка была исключительно яростной. Полторы сотни человек рубились с остервенением на небольшой пыльной площадке, вертясь и вопя.
Лошади кусали всадников за голенища.
Сшибленные на землю гибли под копытами.
Мартин де Варгас старался не терять самообладания и вэтой ситуации. Он сразу увидел Харуджа. Возле него вились, отбивая наскоки испанцев, четыре телохранителя. Сам носитель белого тюрбана и серебряного халата хоть и достал из ножен саблю, но в ход ее пока не пускал. Его конь вертелся на месте, Харудж ждал, откуда последует главный удар.
Сарацины были великолепными фехтовальщиками, уже не менее двух десятков испанцев валялось на земле с отрубленными руками, залитые кровью.
Если так пойдет дальше, победа может превратиться в поражение.
Мартин де Варгас втайне мечтал о поединке с Харуджем один на один, в то же время ясно осознавая, что у него нет права на такую роскошь. Харуджа надо было убить любым способом – только так можно было прекратить сопротивление озверевших сарацин.
Капитан, наклонившись в седле, вынул из цепенеющих пальцев своего умирающего солдата копье, перехватил его поудобнее и поскакал в гущу схватки.
Выжидать ему пришлось долго, Харуджа все время кто-нибудь заслонял, наконец момент настал, Мартин де Варгас приподнялся в седле, выгнулся, на мгновение замер… Копье вошло Харуджу в середину груди. Тюрбан свалился с его головы. Из руки выпала сабля. Он потерял правой ногой стремя и медленно вывалился из седла.
Рухнул на спину.
Копье осталось торчать из груди.
Схватка почти мгновенно прекратилась. Оставшиеся в живых сарацины бросились врассыпную. Мартин де Варгас не обратил на это внимания. Он подъехал к лежащему и остановился над ним.
– Логроньо.
– Да, мой капитан.
– А ну-ка посмотри, что там у него с левой рукой. Сержант спрыгнул на землю, расстегнул серебряный халат, разорвал потную, окровавленную рубаху.
– У него нет левой руки.
Капитан прошептал одними губами:
– Мартин де Варгас, ты не победишь.
Глава пятнадцатая
МОНАХ И ДЬЯВОЛ
– Это мой бывший господин Харудж,– сказала Мелисса Полихрониу.
– Это человек, притворявшийся немым на моей галере и которого потом все называли Харудж,– сказал Луиджи Беннариво.
– Это человек, в которого я попал ядром из своей пушки,– сказал Рауль Вальдес.
– Этому человеку я приделал искусственную руку. Все звали его Харудж,– сказал Клементио Мендоса.
– Он назвался сначала Исмаилом, чтобы скрыть настоящее имя. Настоящее его имя Харудж,– тихо проговорила Зульфия, дочь Аттара эль-Араби.
