тренировка. Иди назад, дай веревку…
Валька заметно волновался, красные пятна покрыли его лицо. Ребята во все глаза смотрели на него: это ли прежний Валька? Они залегли за деревья, а он быстрыми, легкими движениями продел веревку в скобу, закрепил ее узлом и побежал назад.
Резкий рывок за веревку — каждый вобрал голову в плечи, желая сравняться с землей.
Тишина.
Еще рывок!
Тишина.
Рывок! Рывок! Раздался ржавый металлический звук, веревка, будто отцепившись, перестала оказывать сопротивление. Ее подтянули: на конце, болтался тот же диск.
— Ба, ребята! Это же крышка от бидона! — вскричал Женька и бросился вперед.
— Осторожно! — закричали ему.
Добежав до мины, он наклонился, понюхал воздух и схватил себя за живот, прямо-таки захлебываясь от смеха.
— Ми-и-на! Разминеры! А Валька-то…
Все подошли ближе и увидали врытый в землю необычной формы бидон с керосином литров на двадцать, крышку от которого они приняли за мину.
— Какой дурак зарывает керосин в землю! — сердился Валька.
— Ха-ха! — воскликнул Антон. — Вы знаете, что мы нашли? Чистых два часа времени. А то и все три.
— Чего мудришь? — спросил Кирилл.
— Мудрю? Ведь сегодня можно будет пойти на торжественный вечер к самому его открытию, а не за два часа — собирать хворост. Ясно? А?
— То есть?
— С керосином-то любой мокрый валежник будет пригоден для костра, а за сухостоем после дождей еще пришлось бы походить.
— Голова! — сказал Сергей, разводя руками. — Одно слово — премьер-министр!
— А считать-то не умеешь, — Женька засмеялся. — Все-таки это два слова, хотя что с тебя взять…
Чем дальше продвигались в глубь волшебного острова самбисты, тем больше встречали малинника. Ягоды было столько, что пришлось остановиться и сделать из бересты несколько громадных кульков. И каждый раз, натыкаясь на россыпи царь-ягоды, они говорили: «На тот год спортлагерь обязательно надо организовать здесь». Но вот вышли на поляну метров в сто длиной и двадцать шириной — и только глаза раскрыли: красного цвета было больше, чем зеленого. Годами никто не собирал здесь малину, ягоды осыпались, появлялись новые кусты, плодоносили и осыпались в свою очередь. Это был буйный, неправдоподобный разгул малины. Набирая свои кульки, самбисты сначала ели ягоду стоя. Затем сидя. А затем и лежа, едва-едва поворачивая голову и доставая ягоды губами. А красного цвета не убавлялось.
— Хватит, ребята, хватит! — уговаривал Антон. — Оставьте место для обеда.
— Замолчи, жмот несчастный! — возражали ему. — Это тебе не творог, это вещь ненормированная.
С трудом уговорил он их продолжить путешествие, напомнив, что нужно успеть еще подготовиться к вечернему выступлению.
Через несколько минут быстрой ходьбы путешественники увидели, как между стволами заиграли блики, и вышли к воде. Безбрежная Вуокса лениво и изредка выбрасывала волны на песок. Далеко-далеко, за несколько километров, угадывались очертания противоположного берега. По широчайшей водной глади то тут, то там были разбросаны небольшие островки, поросшие соснами. Голубое небо со всеми своими белыми облаками, и острова, и ослепительное солнышко — все опрокинулось в гигантском зеркале. Сергей и Антон лежали поодаль от других, смотрели на воду.
— Ты говоришь, почему я все смеюсь? — вдруг сказал Сергей. — А может быть, это тоже своего рода самбо, моральная самозащита, так сказать.
— От чего?
— Да от всего. Это тебе да Кириллу все понятно. Вот Кирилл — ему что? С малых лет попал в интернат, воспитывали его хорошие люди, учили — это ему в кровь и кость въелось, он иначе и не представляет себе жизни.
— А ты?
— А я? У меня мать после гибели отца от горя чуть не рехнулась, да и сейчас она не совсем в норме, беды мы хлебнули во сколько, — он полоснул пальцем по шее. — И гадов я насмотрелся — дальше некуда, вплоть до того, что из нашей же комнаты нас хотели выселить, когда мать в больнице лежала.
— Выселили?
— Нет.
— Почему?
— Хм… это ты здорово меня поймал, — сказал Сергей, усмехнувшись. — Конечно, не все гады…
— Значит, ты не веришь в человечество — гадов, дескать, больше. Отсюда у тебя какой вывод? Молчишь? А я скажу. Как у Макара: «Не трать, куме, силы, опускайся на дно, все равно тянуться ни к чему». Логика могильная!
— Ну, ты это зря обо мне. А если к делу подойти с другой стороны…
— С какой же?
— Ты, например, знаешь, что Маркс любил повторять: «Подвергай все сомнению»?
— Слышал ты звон!.. Что же эти слова, по-твоему, значат? Сомневаться, чтобы сомневаться? Это даже не половина дела!
— А все дело?
— Маркс так говорил: мир надо не только объяснять, но и переделывать. Ясно?
— Это мы учили…
— Учили! Знаешь, есть у нас такие — критикуют со стороны. Удобная поза: «Вы делайте, а мы посомневаемся, сбоку поглядим». Тьфу! Сволочи! — Антон резко разорвал травинку. — И я тебе вот что еще скажу: не из того ты материала, чтобы только моральной самозащитой и сомнениями заниматься. Ты по всем данным человек, а, не сторонний наблюдатель. Ясно?
Сергей не ответил. Он задумчиво покусывал стебелек и смотрел вдаль, прищурившись от ослепительной игры Вуоксы…
До противоположного берега острова нужно было пройти около пяти километров. Ребята двинулись по старому следу, опасаться было нечего.
— Хороший остров! — сказал Женька. — Только как же мы его назовем?
— Пятеро смелых! — воскликнул Валентин.
— Нет, нескромно. Лучше так: Остров вечного покоя, — предложил Кирилл.
— Тю! Нашел покой! Чуть на мине не подорвались! — Женька засмеялся.
— Ага! Надо так: Остров имени Женькиной логики, — не удержался Сергей.
— Иди ты к лешему! Назовем его лучше Язык журналиста — форма у него длинная, а на конце завитушки.
— Остров скрытого пламени! — предложил Кирилл новый вариант. — Мы-то будем знать, что название от зарытого бидона, а другие нет. Чистая поэзия.
— Нет, ребята, — возразил Антон. — Верно, что скрытого пламени, только в другом смысле. Кто герой дня? Валька! Пусть остров будет имени Валентина Ярыгина.
— Ура! Согласны! Да здравствует Валька!
Таким образом, специальным решением совета министров Республики Самбо безыменный дотоле остров решено было назвать островом Ярыгина и под этим именем занести на все карты мира.
Захватив по дороге тяжелый бидон, самбисты вышли вскоре к своему плотику, и через четверть часа в лагере весело потрескивал костер, на котором разогревалась уха. Антон сварил кашу, нарезал хлеб и стал звать путешественников. Протяжные стоны были ему ответом.
