– У меня состоялся неприятный разговор с Винглинским.
– Что такое?
– Пересказать трудно. Все вокруг да около, он осторожный, собака, но главное я уловил: он хочет соскочить.
Андрей Андреевич так неожиданно и бурно выдохнул, что образовал цунами местного значения.
– Соскочить?!
– Его пугают наши успехи. Ваши успехи.
– А ему-то чем плохо?
– Насколько я понимаю, он считает так: чем выше рейтинг Голодина, тем выше опасность его ареста. Всем известно, что он ваш банкир. Слишком хорошо известно. Он не хочет загреметь вслед за Ходором, не желает быть декабристом.
Андрею Андреевичу вдруг стало очень неуютно в целебной воде. Он двинулся к лесенке, чтобы выбраться всем телом на воздух. Это было сделать не так просто. Процедура весьма расслабляла члены. Наконец удалось. Вот халат, вот кресло, можно отдышаться.
Внесли столик с чайниками, кофейниками.
– А чего он тогда вообще полез в это дело? Получается, он помогал мне только в расчете на мой проигрыш. Глупость.
– Не скажите.
– Тогда скажи – зачем?! Капустин не торопясь налил себе чайку.
– Винглинский ведь не сам по себе живет, он часть сообщества, скрепленного определенными правилами. Его впустили в этот круг, но тем самым и наложили на него кое-какие обязательства. Он должен был поддержать кандидата Голодина, иначе терял моральный кредит на Западе. А может, и не только моральный.
– Но деньги-то мне дают…
– Правильно, но Винглинский – это торговая вывеска нашего штаба. Сигнал всем тем, кто желал бы видеть кандидата Голодина победителем. Всем, с кем нельзя поговорить лично. Если б мы прошли на уровне полутора процентов, Сережа Янович развел бы руками перед своими товарищами «оттуда» и сказал бы: я старался, но вы выбрали не ту фигуру. При наших полутора процентах Кремль не стал бы даже шевелиться, чтобы дать Винглинскому по рукам. Наоборот, сделали бы вид, что они рады. Но нынешнее состояние предвыборных цифр отбивает у Кремля всяческое чувство юмора. И Винглинский чувствует это задницей. Под ним уже шатаются стулья. Он сейчас больше думает не о том, как бы нам помочь, а о том, как бы дать сигнал президенту, что он, по большому счету, ни при чем.
– Думаешь, удерет?
– Как минимум. Но ведь сейчас и это перестало быть гарантией. После того как англичане выдали нам Березовского и Закаева, спасение на любом Западе – это только временная мера. Боюсь, как бы наш Сережа не задумал каверзы погрязнее.
Настроение у Андрея Андреевича настолько испортилось, что кофе он пил мало и без удовольствия, даже с отвращением. Отвращение вызвала у него и назойливая медсестра, хотя, если смотреть на нее не из бассейна, а из кресла, можно было разглядеть, что она женщина скорее привлекательная, чем страшная.
– Уйдите, прошу вас!
– Я давно уже почувствовал эти миллиардерские дерганья. Но считал, что до второго тура мы можем на него спокойно рассчитывать. Он же демонстрировал лояльность только потому, что был стопроцентно уверен: никакого второго тура быть не может.
Андрей Андреевич отставил чашку и сказал с уверенностью, которую перед ближайшим сотрудником можно было бы и не демонстрировать:
– А он будет? Капустин кивнул.
Голодин вдруг резко наклонился к нему:
– Ну, я-то ладно, а ты почему так уверен?
– Кое-что придумал.
– Может, и мне расскажешь?
– Пока рассказывать нечего.
Андрей Андреевич вытер краем халата пот под подбородком.
– Понял. Не зря ты мне про Нину так долго… Запрещаю!
– Что запрещаете?
– Ты задумал какую-то гадость с участием моей дочери, и я запрещаю эту гадость.
– Почему сразу «гадость»? Кандидат махнул рукой:
– А что, кроме гадости, ты можешь задумать? Капустин сделал несколько глотков из своей чашки, и выражение лица у него было такое, будто он на что-то решается.
– Сказать по правде, ничего конкретного у меня нет в голове. Еще. Но будоражит мое воображение одна аналогия.
– Да хоть сто одна. Нинку не отдам.
– При чем здесь отдам – не отдам. Я вспомнил Эвиту Перон.
Голодин посмотрел на Капустина с тоской: что ты несешь?!
– Генерал был не слишком популярен в Аргентине, а его супругу боготворили. Говоря коротко, яркая, любимая народом жена сделала Перона Пероном, а заодно и президентом.
– О чем ты, Кирюша? Это вообще другое полушарие. Потом, это жена, а у меня дочь.
– Все это нюансы. Жена, дочь… Важно, что была одержана победа и, прошу заметить, с госпожой Эвитой ничего плохого не случилось. Она умерла намного позже от болезни, никак с выборами не связанной.
Голодин тупо молчал.
Капустин продолжал ровным лекторским голосом:
– Кроме того, это единственный способ удержать в узде перепуганного до смерти Винглинского.
– Каким образом?
– Он боится нашего высокого рейтинга. Но он же не идиот, чтобы бояться очень высокого рейтинга. Если я докажу, что у нас есть шанс как минимум выйти во второй тур, он переборет свой страх с помощью своей же жадности. А если мы выйдем во второй круг…
Андрей Андреевич прервал его движением руки:
– Ты мне скажи, что с Нинкой задумал сделать? В космос послать?
– Повторяю, я еще не знаю точно, но точно знаю, что комбинация с ее участием даст нам нужные проценты. Чую. Уверен. Можете меня потом четвертовать, если…
– Стой.
Опять появилась медсестра. Теперь с просьбой. Сотрудникам санатория хотелось бы задать кандидату Голодину несколько вопросов.
Капустин кивнул:
– Только чур, всего несколько. У нас не более пятнадцати свободных минут. Самолет. Сегодня вечером мы уже должны отвечать на вопросы в Хабаровске.
Глава сорок вторая
Варвара – значит мужественная
– Я звоню из телефона-автомата, поэтому мы можем говорить свободно.
– Я слушаю вас, Варвара Борисовна.
– Чем вы сейчас занимаетесь? Вы что там, ремонт затеяли?
– Почему вы так решили?
– Вы так тяжело дышите.
Майор аккуратно и нежно переложил Джоан со своей груди на край кровати.
– Нет, это не ремонт.
– Вы вообще думаете о чем-нибудь?
Майор поглядел на Джоан и вынужден был честно себе признаться, что по-настоящему, всерьез ни о
