старик.
– Я – кубанский казак Иван Чегода… Была у меня земля родная, любимая, была мать-старушка, была дивчина кареглазая, а сейчас ничего нет, бобыль я! Сожгли мое счастье проклятые турки!
– У нас общая дорога и одни враги, – сказал старик. – Русские воины и воины солнечной Картли не один раз плечом к плечу стояли против турок. Езжай с нами в Картли – там найдешь себе вторую Родину. Там собирается войско на борьбу с турками…
То ли от сладкого крепкого вина, то ли от ласковых слов седоволосого военачальника, но повеселел Иван Чегода.
…Как янтарные зерна в четках, один к одному вязались дни. И вскоре далеко по турецкой земле, вплоть до голубого Трапезонда, гремело грозное имя Ивана Чегоды. Самые отважные турецкие воины бледнели и поворачивали назад коней, когда на них мчался хмурый, светлоусый воин в богатой одежде и золоченом шлеме. Много побед одержал молодой сотник грузинского войска. Он научил подчиненных ему воинов змеями красться в кустах к вражьему стану. Он первый несся на коне в атаку, и никто не мог остановить его. Богатые одежды, лихих арабских скакунов, дворец, украшенный алыми багдадскими коврами, подарил герою-кубанцу грузинский полководец. Но никогда не улыбался Иван Чегода, всегда холодны и страшны были его ледяные глаза. И слуги не раз видели, как богатырь, уединившись в дальней комнате своего дворца, открывал золотой ларец, доставал оттуда пучок сухой, невиданной в этих краях травы, шептал тихие, ласковые слова о кубанской земле и плакал над сухим кустиком:
– Почему он не пахнет? Куда девался его степной медвяный запах?
И не могли понять люди: зачем было нужно нюхать сухую траву, когда кругом столько ярких, пахучих цветов!
И опять луна и солнце отсчитывали сутки и месяцы. Однажды в тихий весенний вечер, когда воздух был сладким от дыхания роз, Иван Чегода, запершись в дальней комнате своего дворца, снова открыл золотой ларец. Оттуда пахнуло крепким, густым, горячим запахом весенней кубанской степи. И тут впервые заметили слуги радостную улыбку на лице грозного Ивана Чегоды. Они широко раскрыли глаза от удивления, когда любимец старого князя сорвал с себя драгоценные одежды, надел синие выцветшие шаровары, рубашку, расшитую скромным узором, и заломленную назад старую шапку. Потом он снял со стены шашку в черных потертых кожаных ножнах, взял длинное ружье, палочку свинца и рог, полный пороха. Веселый, улыбающийся, он сам пошел в конюшни и, пройдя мимо дорогих арабских скакунов, заседлал кубанского косматого коня. А когда Иван Чегода выехал за ворота дворца, слуги услышали, что он поет громкую песню, широкую и бурную, как горная река…
Вот и опушка дубравы. Вековые дубы шепчут молодыми листьями что-то ласковое и приветное. Яркая, зеленая, усыпанная разноцветными искрами цветов, дымится под солнцем весенняя степь. Жадно всматривается в нее казак, нагибается с коня. Но нигде не видно низкой пахучей травки-чабреца. Только старый сухой кустик шелестит под рубахой у сердца и дарит пьянящий аромат.
У степной балки навстречу казаку выехало трое людей в оборванных свитках и облысевших папахах.
– Куда едешь, хлопец?! Там турки! – угрюмо сказали они.
– Еду на Кубань, на родную землю… Зовет она нас, чтобы освободили мы ее от врага, – ответил Иван Чегода и достал из-за пазухи сухой чабрец.
Жадно вдохнули казаки родной запах и молча поехали за Иваном. И один из них сказал:
– Уж год я не видел чабреца! Не растет он больше в нашей степи…
Все ближе и ближе берега бурной Кубани. Все новые и новые люди выходят из плавней, из степных балок, из развалин сгоревших хуторов.
– Куда путь держите? – спрашивают они.
– Отбивать родную землю идем!
И все больше и больше колей ступают по следам Иванова скакуна.
Вечер махнул синим крылом, когда почуяли казацкие кони сладкую кубанскую воду. Впереди на берегу забелели шатры турецкого войска.
– Не отдохнуть ли перед боем, Иван? – спросил один из казаков. – Коли шли целый день и устали!
– Нет! Кони чуют кубанскую воду и рвутся вперед!
– Не отдохнуть ли нам, Иван? – спросил другой. – Притомились казаки, ведь целый день под солнцем ехали!
– Нет! Прохладный ветер кубанский освежит нас!
– Не остановиться ли мам, Иван? Темнеет уже! – сказал третий.
– Нет! Скоро месяц взойдет, и Кубань, как зеркало, его лучи на берег отразит!
Загудели трубы в турецком лагере. Выбежали янычары, вскочили в седла делибаши, замелькали факелы. Но не видны им были в сумрачной степи казаки, только топот копыт слышался. А Кубань своими волнами, как серебряной чешуей, отразила лучи молодого месяца и осветила турецкий лагерь. Свежий ветер примчался с реки и сырым туманом до костей пронизал турок.
Грозой налетела казачья лава.
– Чегода-паша! – закричали турки, увидев переднего всадника, и сабли начали падать у них из рук.
Напрасно турецкий паша пытался грозными окриками воодушевить своих воинов. Напрасно с визгом бросались на казаков разъяренные делибаши. Ничто не могло остановить казаков. Молниями сверкали их сабли, гремели ружья, все теснее сжималось казачье кольцо вокруг турецкого лагеря.
– Вперед! С нами аллах! – вскричал турецкий паша и с отборными воинами ринулся на казаков.
Казалось, еще один момент – и прорвет паша смертоносное кольцо казачьих сабель. Но вдруг вырос на его пути хмурый всадник с обнаженной шашкой.
– Вперед, казаки! С нами Родина! – громким голосом крикнул всадник, и турок узнал в нем Ивана Чегоду.
– Вот тебе, гяур! – взвизгнул паша и опустил кривую саблю.
Но Чегода ловко отвел удар, размахнулся и срубил турецкому паше голову.
Завыли турки от отчаяния, повернули назад и стали бросаться в Кубань…
В ту ночь тысячи их навсегда полегли на кубанской земле, а остальные потонули в бурных водах реки.
После боя усталые казаки сладко уснули на зеленой траве, у родной Кубани.
А утром, когда горячее солнце начало лить росу и умылось в холодной реке, они проснулись от жаркого медвяного запаха. Тысячи кустиков невысокой травки с мягкими листиками и красноватыми мелкими цветочками расцвели вокруг них, слали свой нежный аромат и ласковый шорох.
С тех пор, отправляясь в поход, всегда берут с собой казаки сухие пахучие веточки родного чабреца.
Лебяжий остров
Молодой казак Петро Сероштан первый раз шел в разведку. Утром заметили девчата турецкий челн в плавнях, сообщили атаману, а тот велел Сероштану высмотреть врага. Жутко и радостно стало молодому казаку, когда камыши желтой стеной окружили его, а товарищи, приготовив длинные ружья, притаились сзади на холме. Петро саблей раздвигал камыши и осторожно продвигался вперед к протоке. Длинный пистолет он небрежно держал в правой руке, чтобы не стряхнуть пороховую затравку.
– Берегись, – шептали камыши.
– Не ходи, – чавкала под ногами земля. Впереди, у протоки, тревожно хлопая
крыльями, вспорхнули утки. Они быстро поднялись вверх и улетели. «Там враги!» – решил Петро. Дальше можно было не идти. Птицы выдали турецкую засаду. Если ленивые утки быстро взлетают в высоту и уносятся вдаль, значит, в плавнях неспокойно.
«А что, если подкрасться да захватить языка?! – подумал Петро. – Казаки сразу уважать начнут… И для родной земли нужное дело сделаю!»
