Тихо раздвигая камыши, он двинулся вперед. Вот уже скоро и протока будет.
– Берегис-с-сь! – шептали камыши.
Вдруг что-то тяжелое обрушилось на голову казака. От удара яркие вспышки блеснули перед глазами, а потом черная стена мрака скрыла и яркое небо, и солнце, и камыши.
– …Ну что, казак! Скажешь, где ваши залоги?! Расскажешь – получишь много золота. Будешь молчать – останешься висеть на дереве и тебя съедят комары!
Толстый важный турок сидел на коврике, играл костяной рукояткой пистолета и смотрел на казака зелеными злыми глазами. Петро Сероштан висел перед ним, прикрученный арканом к вербе.
Молча смотрел молодой казак на врага. Тоска и презрение горели в его синих очах. Он знал, что не миновать ему лютой смерти. Но даже и мысли у него не было, чтобы покориться туркам, предать товарищей-казаков. Когда требует Родина, становятся русские сердца тверже стали булатной и никакие муки не могут размягчить их.
Взглянул казак вдаль, туда, где опускалось в лиман багровое солнце. Где-то в той стороне была родная станица. Там сейчас стоят на страже браты-казаки, оберегающие родную землю. Там, в маленькой хатке, – старик отец и седоволосая мать. Там ясноглазая дивчина Маруся, краше которой нет никого на свете… Там – все близкое, родное, что дороже любого золота. Там – Родина. Разве можно показать врагу дорогу в родной край, который вскормил и вскохал тебя!
– Кто может идти против воли аллаха, – вкрадчиво заговорил турок. – Аллах отдал тебя в наши руки, и ты должен покориться! Если б я видел, что аллах хочет твоей победы – я не стал бы противиться ему!
Турок достал из-за широкого пояса кожаный мешочек и высыпал на руку десяток золотых монет.
– Вот, смотри! Эти деньги будут твоими, если ты скажешь, где стоят ваши залоги… А с деньгами ты сразу из простых казаков станешь важным пашой…
Турок подбросил монеты на ладони, и они зазвенели.
– Ну, скажешь? Или, клянусь аллахом, я развяжу твой аркан только тогда, когда в воздухе замелькают белые мухи и первые льдинки заскользят по воде… Я тогда буду плыть обратно в Трапезонд… И к этому времени от тебя, казак, останутся одни кости.
У Петра болела голова, ему хотелось пить, руки затекли от тугого перехвата волосяной веревки. Гурок поправил красную феску и снова сказал по-русски:
– Ну, говори, казак!
Сероштан провел сухим шершавым языком по губам, взглянул на солнце, утопающее в лимане, закрыл глаза и молча покачал головой.
– Ты заговоришь, казак! Утром все скажешь! Комары тебя заставят говорить! – прошипел турок и ушел в шалаш.
Солнце все ниже спускалось в розовые воды лимана. Камыши, казалось, горели в закатных лучах. В воздухе тонко, как балалаечные струны, зазвенели комары. Все больше их садилось на лицо казака, на обнаженное тело, на открытые руки и босые ноги. Тело горело и чесалось от бесчисленных укусов.
– О, хоть бы сразу убили меня… проклятые вороги! – прошептал казак.
Турки уже спали в своем шалаше, прикрывшись парусом.
– О, хоть бы дождик хлынул и освежил меня! – просил казак.
Но чисто и ясно было вечернее небо. Только далеко-далеко синела темная тучка.
– О, Кубань-река! Помоги своему защитнику, – молил казак.
Тихо и пустынно было на лимане. Солнце ушло на покой, белые туманы ползли от камышей.
Казак устало закрыл тяжелые веки. То ли забытье, то ли дремота потушила мысли и ослабила боль.
Это не комариное жужжание, а шелест кубанских волн. Вот она близко-близко, светлоглазая девушка – красавица Кубань. Почему-то похожа она на Марусю, только косы струятся, как речные волны…
– Слышишь ли ты меня, моя любимая? – спрашивает ее казак.
– Слышу, милый! – шепчут речные струи. Прохладные руки ласкают разгоряченное лицо казака. Месяц запутался у любимой в косах.
– Слышу, милый! Слышу, коханый! – звучит девичий голос. – Не бойся, коханый! Защитник родной земли не умрет никогда!
Свежая влага струится по лицу, и казак жадно ловит ее пересохшим ртом…
Холодный предрассветный ветерок разогнал дремоту. Над лиманом ползли хмурые тучи и капал мелкий дождь. Его бодрящая свежесть оживила казака.
Утром из шалаша, откинув парус, вылезли турки.
– Ну, как, казак, заговоришь или будешь ждать первого снега? – ухмыляясь, спросил толстый турок, натягивая плотнее феску.
. Он захохотал, подошел ближе, взглянул под береговой откос. И вдруг в смертельном страхе упал на землю.
– О, аллах, откуда же здесь снег! Почему ты, аллах, покровительствуешь гяурам и караешь правоверных?! Но я не пойду против твоей воли! – испуганно прошептал турок и трясущимися руками перерезал волосяную веревку, стягивающую тело казака. – Я покорен твоей воле, аллах! И я, и мои слуги сдаются тебе, казак!
Затем он и его товарищи покорно сложили к ногам Петра Сероштана пистоли, кривые сабли, ятаганы.
«Что такое? Или други-товарищи спешат к острову на быстрых челнах? Чего испугались турки?» – удивился казак, связывая обрывками аркана трясущиеся руки врагов.
Потом Петро повернулся к откосу и вскрикнул от удивления: внизу весь берег был покрыт белой пеленой снега.
– Это ты, Кубань, заступилась за своего сына! – прошептал казак. – Никогда не бывало, чтобы в наших краях в это время снег выпадал…
Тучи умчались. Солнце выплыло из-за камышей и залило ярким светом лиман. Снежная пелена дрогнула. Белые льдинки у берега двинулись, заскользили по воде. И вдруг, взмахнув крыльями, вытянув длинные стройные шеи, тысячи гордых белоснежных птиц поднялись в воздух, навстречу солнцу.
– Это не снег! Это лебеди! – вскрикнул казак.
Потом он подобрал турецкое оружие и повел своих пленников вниз к лодке, чтобы отвезти их на казачий пикет…
С тех пор маленький островок на лимане зовется Лебяжьим островом. И много лет спустя, когда на берегах лимана раскинулись казачьи станицы и хутора, пугливые и гордые птицы по-прежнему гнездились на маленьком островке. Казаки помнили историю Петра Сероштана и не трогали лебедей на их гнездовьях.
Сказ о цветке-дождевике
О молодом казаке Грицко Коломийце и чудесном Цветке-Дождевике до сих гор поют на Кубани добрые песни и рассказывают задумчивые сказы. Но правда это или выдумка – сейчас никто не скажет, потому что было это очень давно, так давно, что многое забылось и быльем поросло…
Сказывают, жил в одной кубанской станице молодой казак Грицко Коломиец, смелее которого, сильнее и красивее не было на всей Кубами. Был он статен и широкоплеч, с загорелого лица, из-под черных густых бровей голубыми звездами светились смелые и ясные глаза. Умел Грицко справляться с любым, самым непокорным и необъезженным конем, умел работать лучше, других, а песни пел так, что летели они ласточками над станицей и в любое, самое заскорузлое и холодное сердце дорогу находили.
Жил Грицко один-одинешенек в маленькой хатке на самом краю станицы. Всех родственников его – и отца, и мать, и братьев с сестрами в одну неделю скосила злая черная смерть – огневица, занесенная служивыми казаками из далекой Персии.
Погоревал Грицко, поплакал на родительских могилах, но не дал горю сломить себя. Стал казак хозяйствовать один. И дела у него пошли не плохо, потому что не жалел он своих сил и была работа ему не в тягость, а в радость.
