военврачу.
— Здравствуйте, Надежда Михайловна! — баском проговорил он. И вдруг совсем по-детски ткнулся головой в плечо женщины.
Военврач обняла Колю и притянула к себе.
— Я по тебе соскучилась, Николаша! А Наташка то и дело о тебе спрашивает… — Женщина обернулась к машине. — Наташа! Где ты там прячешься? Иди сюда!
Черноволосая кудрявая девочка в военной форме, та самая, которая недавно выглядывала из машины, подошла, опустив голову и явно смущаясь.
— Здравия желаю, товарищ подполковник! — чуть слышно прошептала она.
— Ой, как официально, — рассмеялся подполковник и разлохматил волосы девочки. — Вот, держи!
Он подал ей плитку шоколада в яркой обертке и обернулся к Коле:
— Ну, поговори со своей подружкой!
Ребята несмело подошли друг к другу и разом покосились на взрослых. Но видя, что на них никто не обращает внимания, взялись за руки и отошли в сторону.
— А вы знаете, Надежда Михайловна, — весело заговорил подполковник, — мы теперь близкими соседями будем.
— Как это?
— А так! Мне по рации лейтенант Серков доложил, что госпиталь и наш разведотдел в одном здании размещают. В каком-то старом замке. Не возражаете?
— Наоборот, я очень рада. На чужой, вражеской земле приятно иметь рядом своих… Далеко еще до Эйзенбурга?
— Да нет, теперь уже недалеко.
Подполковник указал рукой в сторону, где у самого горизонта в серебристую даль моря врезался скалистый мыс.
— Если верить карте, то за этим мысом — Эйзенбург… Ну что ж, поехали?
— Подождите! — попросила Надежда Михайловна. — Пусть ребята немного поговорят. Ведь они недели три не виделись…
— Да, нелегкая судьба у этих ребятишек… — вздохнул подполковник. — Одно хорошо: все беды для них уже в прошлом.
Это случилось в феврале. В самое ненастье, когда фронтовые дороги казались непроходимыми из-за гнилых балтийских туманов, войска маршала Рокоссовского перешли в наступление, прорвали позиции гитлеровцев и стремительно двинулись на север, в глубь Померании.
Разведчики гвардейского стрелкового полка под командой лейтенанта Серкова в густом тумане набрели на покинутый людьми хутор — фольварк. Слегка поскрипывала широко раскрытая дверь просторного пустого коровника. Уже затекли водой колеи от автомобильных колес.
Старшина Ничипуренко осторожно подошел к аккуратному кирпичному дому. Окна его были прикрыты плотными портьерами. Но старшине показалось, что из глубины дома доносится жалобный плач. Ничипуренко остановился и прислушался.
В это время из-за угла дома выбежал взволнованный сержант Кавторадзе.
— Старшина! Петр Захарович! — горячо зашептал Кавторадзе. — Понимаешь, генацвале, в доме дети плачут… Там фортка открыта, все слышно, понимаешь!
Маленький, гибкий сержант рядом с огромным, широкоплечим старшиной выглядел мальчишкой.
— Ребятишек там мучают фрицы, понимаешь?! — Сержант ринулся к дверям.
Но сильная рука Ничипуренко удержала его.
— Отставить! — пробасил старшина. — Тут спешить нельзя… Вспомни Абаева!
Утром этого дня погиб от мины их друг разведчик Абаев. На улице маленького опустевшего селения разведчики увидели совсем крошечного жеребенка, которого какой-то фашистский изверг повесил на распорке телеграфного столба, повесил так, что жеребенок еле-еле касался земли копытцами тонких задних ног. Животное еще дышало. Абаев бросился к жеребенку, приподнял его с земли, чтобы освободить от петли. И тут огнем всплеснулся взрыв мины. Не стало ни человека, ни жеребенка…
Ничипуренко осторожно подошел к дверям. На них красовалась аккуратная эмалированная табличка с черными готическими буквами.
— Фридрих фон Шванке, штурмбанфюрер, — прочитал Кавторадзе.
Дверь была приоткрыта. Сквозь щель ясно послышался слабый дрожащий детский голосок:
— Ой, мамочка!
— Слышишь?! Наша дытына! — сказал старшина. — Однако действовать нужно осторожно, слишком паршивая птица жила в этом гнезде…
— Правильно, Петр Захарович, — поддержал старшину лейтенант Серков. — Если господин гауптман оставляет приоткрытой дверь — значит, надо искать другой вход…
Старшина медленно, с задумчивым видом прошелся вдоль стены дома. И вдруг ловким, быстрым движением прыгнул на выступ цоколя, левой рукой ухватился за кирпичный карнизик над окном и прикладом автомата стукнул по раме. Брызнули разбитые стекла и обломки переплета. А старшина уже протиснул свое могучее тело в оконный проем и исчез внутри дома.
— Ай да слоник! — Кавторадзе восторженно прищелкнул языком и попросил разведчиков: — А ну, подсадите, ребята! Ведь и слоны иногда нуждаются в человеческой помощи!
— Вот гады! — загрохотал из дома могучий бас старшины. — Совсем ребятишек замордовала эта чертова шванка…
Старшина рванул портьеру, закрывавшую второе окно, и оказался в просторной, высокой комнате. Большую кафельную печь украшали аляповатые узоры из ярких фаянсовых роз. Стены были увешаны репродукциями картин и литографированными изречениями на немецком языке. Посреди комнаты на ковре стоял круглый стол, покрытый белой скатертью. Стол, как видно, сервировали к завтраку — на большом блюде розовела тонко нарезанная ветчина, в хлебнице лежал белый хлеб, стояли кофейник, чашки, сахарница, молочник.
А в углу, возле печки, были привязаны к массивным креслам двое ребят, мальчик и девочка. Оба были иссиня-бледными и казались мертвыми: Но когда разведчик шагнул к ним, мальчик раскрыл глаза, с трудом поднял русоволосую голову и прошептал:
— Дядя! Товарищ! Не подходите к нам… Мы с Наташкой заминированы…
— От змеюка фашистская! — Ничипуренко сжал тяжелые кулаки.
Мимо него проскользнул сержант Кавторадзе. Он осторожно подошел к креслу девочки, нагнулся, нащупал тонкую проволочку, сплетенную с веревкой, которая связывала девочку, проследил ее путь до печки. И через мгновение выпрямился и улыбнулся.
— Дядя! Вторая мина в кресле… Подо мною! — опять прошептал мальчик.
— Понял, кацо!
Тонкие, ловкие пальцы ощупали кресло. Сержант на мгновение сдвинул густые брови, потом сказал:
— Ну, старшина, развязывай ребят! А я еще в других комнатах посмотрю…
В полутемной передней ему пришлось повозиться. Там, возле приоткрытой наружной двери, громоздилось целое сооружение из разнообразных мин. Но опытный минер Кавторадзе быстро разобрался в системе минирования и обезвредил мины.
— Входите, товарищи! — пригласил он, открывая двери.
Старшина Ничипуренко к этому времени уже разрезал финкой веревки, связывающие ребят. Но обессиленные, страшно худые дети свалились в кресла.
— Что это с ними, товарищ лейтенант? — обеспокоенно спросил Ничипуренко.
Мальчик открыл глаза и чуть слышно прошептал:
— Пить!
