последствий, сказав ей в ответ на какой-то ее промах в сервировке стола: «Ну и хозяюшка!» Женщина потемнела лицом, закрылась в спальне, долго рыдала, вышла к столу с припухшими глазами, которые глядели на меня с ненавистью.
Отец ее был знатным экскаваторщиком, Героем Социалистического Труда на знаменитом угольном разрезе, неоднократно участвовал в Кремле на различных заседаниях, сама она, как и мой брат, закончила строительный факультет Технологического института в городе К., где и осталась после распределения, выйдя замуж за брата, который был этого города уроженцем и имел больную одинокую маму, мою тетю, отчего и не подлежал распределению из родного города в дальние края.
Отец-герой помогал им. Неоднократно привозил на собственном автомобиле из деревни мясо, овощи, деньги. Приезжал ее брат, вертлявый, долговязый. Играл на гитаре. Он уже один раз был под судом за хулиганство около винного магазина, но был отпущен по малолетству.
Я был страшно поражен тем, как восприняла мои шутливые слова двоюродная невестка, я пытался подойти к ней с расспросами, но она продолжала глядеть на меня с ненавистью и лишь по прошествии многих лет, когда я встретил ее кутящей в компании на террасе ресторана «Север», сказала мне, обмахиваясь платком и выпивая шампанское в этот жаркий летний день:
– Горько ты унизил меня тогда своим ехидством, Телелясов!
– Да отчего же? – изумился я, но она вновь потемнела лицом, как в тот далекий день, снова налила в бокал шампанского, предложила выпить мне. Я и выпил. А с братом они к тому времени давно развелись. Они долго делили квартиру, она высудила большую комнату, обменяла ее, и в комнате поселилась какая-то бедная девушка, на которой мой брат вскоре женился, и сейчас они живут душа в душу, построив дачу и разводя под полиэтиленовой пленкой овощи для продажи на центральном рынке города К., согласно Продовольственной программе 1982 года.
Но свадьба их тоже не обошлась без последствий. Девичья фамилия новой жены моего брата была Мисочкина, и девица тоже была родом из деревни, тоже была замужем в городе К. и тоже развелась. Часть свадьбы они справляли в городе, часть в деревне. Когда свадьба была в деревне, то созвали слишком много гостей, и кушанья, для них приготовленные, не уместились в холодильнике, а весь жаркий день простояли на столе, отчего все прокисли, и их пришлось выбросить, заменив чем-то на скорую руку. К тому же для музыки был позван духовой оркестр, специализировавшийся на похоронах, отчего даже в самых отчаянных его мелодиях угадывались рыдания. Оттого, что гости плохо закусили, они все перепились, и братья Мисочкины, работавшие в совхозе, принялись делить наследство, после чего хотели колотить моего двоюродного брата и его новую жену, свою сестру, невесту. От такого бескультурья невеста, чуть не плача, со сбившейся фатой, повернулась ко всем спиной и принялась дирижировать оркестром. А моего брата побили. Но он оказался выше всего этого и на следующий день помирился с драчунами, и даже позвал их на свадьбу в город, где они вели себя тихо и все хвалили...
Вот и еще напрашиваются рассуждения: зачем так таинственны свадьбы? Что за сила имеется в них? Зачем таким волчьим блеском горят глаза невесты, а прохожие, глядя на свадебный кортеж, кривят рты в добродушных улыбках? Что это за такой комический персонаж – теща? Почему слово это тут же вызывает анекдот, реакцию улыбки? Чего тут смешного? И почему на свадьбе обязательно то подерутся, то чего- нибудь сопрут, то еще какое-нибудь безобразие? Зачем мой деда Проня на собственной свадьбе по ошибке нассал в подаренный самовар, и этим самоваром потом из брезгливости не пользовались целых тридцать лет, до самого раскулачивания?.. Да что там, я знаю: все мои вопросы риторические, потому что на многие из них есть не только ответы, но и целые теории. И про тещу есть исследования с древнейших времен многобожия до нынешней цивилизации с привлечением бытового фольклора индейцев ли, африканцев ли, немцев, славян – не помню... И всякие там физиологические и этические есть объяснения происходящего на свадьбах. Только вот что – и ответы есть, и теории, а вопросы от этого отнюдь не снимаются. Смотришь, человек чего-нибудь так это важно объясняет за кабацким столом, крытым хрустящей скатертью, и его все почтительно слушают, и к его «Мальборо» спички зажженные тянут, а он приходит домой – жена хвать его пустым чайником по башке, и он тогда отправляется ночевать к товарищу или всю ночь скрипит снежком под окнами, дожидаясь финиты воплей, рыданий, угроз, доносящихся из раскрытой форточки. Ну, это я не про себя. Я сам кого хочешь отлупцую, я сам кого хочешь по башке хвачу, не посмотрю, что женщина, – не наглей! Вот только, товарищ, чтоб карате твоя жена не занималась ни в коем случае или женским боксом. На такой не женись, потому что это – разврат. А если она тебе в ответ деревянной скалкой по морде, то это честно и справедливо. И так по-нашему, так по-нашему, так по-русски! И я говорю это без иронии. Я
A parte
Я никогда не создам никакого значительного произведения, потому что не знаю, как оно выглядит и для чего оно нужно. Но эту вещицу я непременно допишу, хотя бы по тупости или по лености. Да я ее уже, можно сказать, уже и написал, ха-ха-ха... Ибо ничего дальше нового и интересного не будет. Я ее, еще не начав писать, написал, ха-ха-ха...
Все должны креститься
Монах Алеша, изрядное, как далее выяснилось, дерьмо, ехал вместе с моим другом Л. в электричке от духовника, небезызвестного отца X., который сначала все выступал по радио, и лишь потом – по телевизору. Они ехали в электричке, и Алеша сказал Л., что «вы ведь, кажется, что-то там пишете?».
– Да, – сказал Л.
– Я тоже пишу, – сказал Алеша. – Я написал 10 повестей, 20 пьес, роман и много стихов. То есть 2 повести почти уже закончил, а остальные так придумал хорошо, что прямо вот сейчас могу сесть и их написать.
Л. грубо расхохотался, но монах Алеша не заметил его грубости.
– А кому вы подражаете? – спросил Алеша.
– То есть как это? – опешил Л.
– Ну, под чьим влияньем находитесь?
– Я ни под чьим влияньем не нахожусь, – сильно обрадовался Л.
– А кого вы любите?
– Ну, мало ли я кого люблю, – приосанился Л. – Например, Набокова...
– Набокова какого?
– Владимира...
– Нет, я знаю, что Набокова зовут Владимир! Набокова какого периода? Периода «Лолиты»?
Л. сплюнул и ничего в ответ не сказал. А монах Алеша, вконец осмелев, признался, что хоть он и написал 10 повестей, 20 пьес и так далее, но в писательстве совершенно не то чтобы даже разочаровался, а просто-напросто понял: это не главное. А главное в том, что все должны креститься.
– Прямо-таки все? – спросил мой друг Л. этого бывшего общественника, активного комсомольца, внезапно узнавшего в свои 35 лет, что, оказывается, существует Бог.
– Да, все! – строго глядя на него, ответил монах Алеша. Л. послал его на три буквы и вышел в другой вагон, чем Алеша, как далее выяснилось, остался весьма доволен, так как пострадал за веру.
– А я всю жизнь прожил в нашей стране, и я всегда знал, что Бог есть, – ругался потом приятель Л. – Даже тогда знал, когда, будучи мальчонкой, показывал язык молящейся и пришептывающей бабушке или всерьез задумывал подрисовать на иконе очки Николаю Угоднику. И я не могу этого объяснить, но я спокоен, ибо Бог был, есть и будет со мной, и единственная моя молитва, может быть, неумная и уж совершенно точно дилетантская, чтобы он никогда не оставил меня, ибо безбожие – отвратительно. А религиозная суета и нетерпимость неофитов – суть то же самое безбожие. Нетерпимость равна атеизму. Бог есть любовь...
– Ну, ты не прост, так и я – тоже, – лихорадочно соображал я, слушая его взволнованный рассказ. – Вот, например, я сейчас сочиняю труд под условным названием «Магазин “Свет”», и эта рукопись явно никому не будет нужна по темноте ее, дикости, вялости, расплывчатости, глупости, неоригинальности и так
