Вышло так, что деда Паша в промежутке между русско-японской и Первой мировой войнами сильно пристрастился к лошадям, но, будучи конюхом, бедняком, не имел капиталов в потребном для утоления своей страсти количестве. Дезертировав с фронта разваливающейся империалистической бойни, деда Паша возвратился домой в родное село Амельяново, которое, являясь местом ссылки дворян-декабристов, располагалось на сибирском тракте в 25 верстах от города К. и населялось главным образом потомками таганрогских крестьян, перебравшихся сюда в конце XIX века по случаю экономических реформ и развития капитализма в России.
Богатое, крупное село – туда и возвратился деда Паша с фронта Первой мировой войны. Возвратился не пеший, а конный. И жеребенок за кобылой бежал.
Вскоре, пользуясь льготами новой власти и обладая незаурядными способностями, деда Паша завел целый конный завод: менялся, ездил по ярмаркам, был бит в городе Минусинске за профессиональное жульничество. А земли не пахал и проса не сеял. Не то что его родной брат деда Саша, который в сибирских условиях вырастил настоящие красные арбузы, накормил ими детей до отвалу, и они ночью все «пообоссыкались», как выразилась спустя 50 лет тетя Ира, рассказавшая мне об этом случае.
Так что к началу сплошной коллективизации участь деды Паши была решена: темной ночью он перебил своих коней и скрылся в неизвестном направлении. Брат деды Паши деда Саша был старостой села Амельяново. Он сильно горевал по деде Паше и хотел продать мясо татарам в Слободку, но мусульмане отказались, несправедливо заподозрив, что им собираются всучить не убоину, а падаль. Мясо, кости зарыли, из шкур наделали конских полушубков с гривками, и лошади всхрапывали, неодобрительно кося мутным глазом, когда гражданин в такой шубе лез к ним в сани.
Эх, деда Паша, деда Паша! Убивал ты японцев, немцев, коней, а теперь вот и котенка моего прихлопнул, старый подлец! Прости, деда Паша! Осенью 1960 года ты умер, и гроб стоял на табуретках во дворе деревянного домика близ железнодорожного вокзала среди венков, цветов. Ярко светило сентябрьское солнце. Тихо подвывала Евгения, вдова. Сморкались бабы. Хмурились мужики. Я снял похороны аппаратом «Смена», и лишь эти фотографии смогут теперь подтвердить, что я, описывая тебя, не погрешил ни единым словом. Спи спокойно, дорогой деда Паша! Ведь если бы ты остался жить, тебе сейчас исполнилось бы 102 года, а у русских так не бывает. Не Абхазия, климат другой... В Абхазии создан фольклорный ансамбль долгожителей. У нас долгожители лежат в земле.
28 октября 1982
БРАТ ДЕДЫ ПАШИ ДЕДА САША
был старостой в селе Амельяново. С ним приключилась одна история. Думаю, она заинтересует тебя, Ферфичкин, и что-то прибавит к сумме твоих представлений о жизни.
Нет, не та с ним приключилась история, что его отец, мой прадед по материнской линии, был выслан со всем семейством и скарбом из Таганрогской губернии в Сибирь. Деду Сашу я не помню, разница между датами моего рождения и его смерти составляет около шести лет, зато деда Паша рассказывал, как мальчонкой шел он за телегой через всю страну с берегов ласкового Азова прямиком в мохнатый кедрач, который тогда еще не вырубили, в село Амельяново, где жили декабристы, были прощены, умерли, обогатив культуру местности, и об их горькой доле распевала на областных смотрах художественной самодеятельности официальная народная сказительница Фекла Чичаева. С дедой Сашей приключилась совсем другая история, но я вернусь к ней позже, а сначала изложу на этих страницах скудную семейную легенду.
Дело в том, что царь Александр Второй наконец-то освободил в 1861 году рабочих и крестьян от безмерного господства над ними фабрикантов и помещиков. Ура! Долой крепостное право! Долой барщину, испол, оброк, право первой ночи! Долой крепостные театры, где молодые актеры и парикмахеры плачут от невозможной любви при оплывающем свете сальных свечей! Нечеловеческий хрип долой – будем все, кудрявые, собственную землю пахать и, засыпав «пашеничку» в амбары, запоем, запляшем, заиграем на гуслях. Возможно, Ферфичкин, что именно так думал трудовой народ, ибо отец деды Паши и деды Саши, слабопредставляемый мной прадед Данила, зажил после «Манифеста 19 февраля» мечтаемым образом: укрепился, взошел, хату переделал в дом, возил урожай в Таганрог, всерьез подумывая об оптовой торговле и о гимназии для отпрысков, чтоб они там по капле выдавливали из себя раба, как А.П.Чехов, тоже уроженец таганрогских пространств, с отцом которого прадед Данила, отнюдь не исключено, что мог и встречаться в степи, на рынке, в церкви, куда богомольный Павел Егорович направлял петь своих взрослеющих сыновей, о чем они потом вспоминали с неудовольствием и раздражением, и отнюдь не исключено, что мой прадед тоже где-нибудь там стоял за церковной колонной и гипотетически вполне мог похристосоваться на Пасху с Антоном Павловичем. «Отнюдь не исключено, но еще более маловероятно», – усмехнешься ты, Ферфичкин, и, скорее всего, окажешься прав.
Вот так-то, друг. Слабопредставляемый прадед Данила привез в город пшеничку и, хорошо ее продав, направился якобы в «царев кабак», где на радостях мертвецки выпил, а при расплате у него обнаружили фальшивую «катьку», то есть ассигнацию с портретом Екатерины Второй Алексеевны, которая завоевала Крым, сочиняла романы и являлась приватной покровительницей упомянутого в эпиграфе французского писателя и просветителя Вольтера Мари Франсуа Аруэ, почетного члена Петербургской Академии наук (1746).
Вскричали! Были биты стекла! Через урочное время прадед Данила был направлен вместе с семьей осваивать сибирские пространства целинных и залежных земель. Деда Паша шагал за телегой, а деда Саша, как грудничок, сидел с женщинами в той же телеге. И в знойном мареве августовского полдня исчез славный город Таганрог, откуда не глядел им вслед А.П.Чехов, ибо он к тому времени тоже покинул родину и уехал в Москву, чтобы всерьез заняться литературой, хоть и в юмористических пока журнальчиках.
А недавно, Ферфичкин, вышел я из дому в Теплом Стане, чтобы купить сигарет «Астра», и, проходя мимо братского магазина «Ядран», увидел среди пестрой толчеи многонационального советского народа, приобретающего все, чем торгуют в этом магазине югославы, что к магазину лихо подкатывает машина «Жигули», за рулем которой сидит дурак с усами, цепочками, брелками, весь в коже и вельвете. А на ветровом стекле у него имеется значительная надпись, выполненная зарубежными зелеными буквами:
«TAGANY ROG»
– Ах ты, гад рогатый! – неизвестно почему обозлился я, тоскливо озираясь у закрытого табачного киоска. Хотя, собственно, что дурного, Ферфичкин, в такой идиотической надписи? Каждый тянется к культуре. Каждый шагает в ногу со временем. И если мне досталось получить привет с прародины таким образом, то и на это Божья воля – контакт есть, и я теперь окончательно вспомнил Tagany Rog, через который еще совсем недавно ехал в грязном поезде с битыми стеклами и драными дверьми, Таганрог, город, который мои предки покинули в XIX веке по независящим ни от кого обстоятельствам.
Не скрою, Ферфичкин, иногда закрадывается – а что если мой ловкий прапрадедушка «катьку» САМ замастырил, отчего и укатали его по справедливости в далекие края. Но, размышляя здраво, я эту романтическую версию начисто отвергаю. Во-первых, в связи с резким обесценением и введением серебряного монометаллизма ассигнации были частично аннулированы в России с 1 января 1849 года, во- вторых, ехал бы прадеда тогда в кандалах, и не в Амельяново на вольное поселение, а в Нерчинск-Акатуй давать стране руды, а в-третьих, вся наша семья генетически и патологически не умеет рисовать. Я, например, настолько не могу изобразить реальный предмет, что иногда думаю: не заняться ли мне станковой живописью, возродив дряхлое искусство абстракционизма, начисто пожранное голодной поп- культурой. Славный мог бы случиться эксперимент «модернизьма», ведь еще в школе учитель рисования Канашенков приходил в ярость, увидев, КАК я нарисовал будильник, торчащий у меня перед носом. Как?! Как можно
Не бойся, учитель, абстракционизм – не моя дорога. Из твоего ученика вырос натуральный реалист, который смело утверждает:
Хоть и был цыганист, грековат на вид, как, впрочем, и мама, как, впрочем, и вся наша фамилия, включая деду Пашу, деду Сашу, бабу Маришу, дядю Колю, тетю Иру, Наташку, Ксению, Кузьмовну, Федора,
