Ресторан «Березка» (сборник)

Он умер 10 ноября, утром, но мы узнали об этом лишь на следующий день, ровно в 11 часов. Говорили, что умер он не утром, а ночью, во сне, но, как это всегда бывает в подобных эпохальных случаях, любое событие настолько обрастает слухами, что верить и не верить им никак нельзя, что я специально подчеркиваю, ибо мои послания к Ферфичкину носят частный, мирный характер и не преследуют политических, идеологических, религиозных или каких-либо еще целей. Они и от литературы весьма далеки, эти мои послания, как далеки, в свою очередь, и от реальной жизни. Они вообще от всего далеки, как и я сам. Гляди, Ферфичкин, – вот он я, рядом, а на самом деле я не здесь и нигде. Я – никто, каковым и желаю оставаться, на родине, в уюте, за шторами или на кухне, где газ горит для тепла, потому что в окошко дует и топят отвратительно. И хотя нефункциональное горение кухонного газа строжайше запрещено правилами экономии, но куда же денешься, если дует, никуда ты не денешься от этого, фигурально выражаясь, ветра эпохи... Не ошибусь, если скажу, что, вероятно, скоро цены на кухонный газ поднимут, и правильно сделают, если поднимут, потому что не один я такой умник, а на всех у нас всего не хватит...

Однако не мое это дело рассуждать про цены. Мое дело писать к тебе, Ферфичкин. Я вот пишу, пишу, пишу и лишь только напишу своей рукой 1000 страниц, тут же поставлю точку и больше своей рукой ничего писать не буду. После чего рукописные эти страницы перебелю на машинке, кое-где выправив фразы, приукрасив стиль, мысли причесав, а кое-где доведя все вышеуказанное до безобразия. Вот и будет сочинение!.. Если я сумею писать в день ровно по одной странице, то первичная работа займет у меня:

2 года 9 месяцев да плюс перепечатка по 10 стр. в день:

3 мес. 9 дней, да на правку пускай 21 день, и на вторичную перепечатку в 3-х экземплярах, и на вторичную правку – 2 месяца. То есть суммарно через 2 года 9 мес. + 3 мес. 9 дней + 21 день + 2 мес., через 3 года и 3 месяца я, «Если Буду Жив», порадую тебя, Ферфичкин, своими посланиями. Вот сегодня, например, 22 ноября 1982-го, и это означает, что Если я Б. Ж., и Mip Божий Б. Ж., то 22 февраля 1986 года, накануне Дня Советской армии и Военно-Морского флота, я тебя и порадую, Ферфичкин, если, конечно же, не брошу свою окончательно и бесповоротно нелепую писанину «на полпути к Луне» или прямо сегодня, прямо сейчас же... Понимаешь, друг, сроки моего триумфа значительно сократились бы, если б я писал в день по 2 страницы, но я знаю, что этого не будет, потому что этого не было со мной никогда, так отчего же будет теперь? К тому же я совершенно не понимаю, о чем мне дальше писать. У меня был план, да я его потерял. У меня был замысел, да жизнь вмешалась, вернее – смерть. У меня еще и 70 рукописных страниц нету, а уже все разваливается. Сначала вроде бы в поезде ехал, вспоминал свою жизнь... Туапсе–Москва был поезд, но мог бы заезжать и в другие края: Красноярск, Калинин (бывш. Тверь), Воронеж, Минусинск, Чикаго, Марс, 1937 год. Но не будешь же все 1000 страниц ехать в поезде неизвестно куда, а родственники у меня скоро кончатся и описывать совсем станет некого, ибо чужие еще хуже, чем родственники, да и сюжетно на кой дьявол они мне нужны? Конечно же, вот сейчас, допустим, опишу со всеми подробностями, как умер тот, кто был, а потом что? Потом – пустота. Ибо за 18 лет его деятельности все шло по проторенной и все более крепнущей дорожке, а сейчас как?.. Одна лишь осталась надежда, что жизнь подкинет мне столько сюжетов, что я свою ежедневную норму буду перевыполнять в 2, 3, 4, 5 раз! И своих, и чужих опишу, историй каких-нибудь навставляю, одним словом, глядишь, и выкручусь...

Потому что свои послания к тебе, Ферфичкин, я непременно завершу, Е. Б. Ж., сколь нелепы и малочитабельны они ни были. Вот совсем нечего будет или окончательно нельзя, так я выйду на Калужское шоссе за Московскую кольцевую автодорогу и начну всех встречных описывать. Мне эти послания нужно закончить, а почему – я и сам не знаю. «Ведь мы играем не из денег, нам только б вечность провести...» Все думали, что я шутил, когда вполне искренне расписывался в своих прежних печатабельных рассказах о жаркой любви к графоману, а я никогда не шутил, я и шутить-то не умею. Доказательство тому простое: я сам стал графоманом и теперь буду катать километрами, плевать я хотел, чтоб отделывать, точные эпитеты искать, образы, ситуации... Хватит, наискался... Но не озлобился, а просто удалился – далеко-далеко. Не в Швейцарию или австрийский город Вену, и не в Америку Свидригайлова, а так это, просто – нету меня, и все тут!.. Что ты думаешь по этому поводу, мне все равно, Ферфичкин, но только а вдруг это новая какая-нибудь волна? Или новый какой роман, а? Да знаю, что не «волна», знаю, что не «роман»... «Ново-ново, как фамилия Попова», слышал уже, знаю и все равно пишу, практически не кривляясь, хоть и очень охота.

Вот так-то. Теперь попытаюсь восстановить цепь событий в хронологическом порядке.

10 ноября 1982 года утром я написал то, что ты уже прочитал или не прочитал, коли отказался знакомиться с моими натуралистическими посланиями после первых же малопривлекательных страниц. Принял ванну, будучи бородатым, частично побрился голландской бритвой с двойными плавающими лезвиями, протер щеки французским «After shave», крепко позавтракал и собрался ехать в город, то есть на службу и пошляться. Перед выходом, в 10 часов 55 мин., я весело поговорил по телефону с А., великим поэтом современности (женского пола). Говорили о том, что жизнь идет, да идет ли? Может, и вовсе не идет? И что, и где, и кто как живет и как кто себя чувствует. По ходу разговора условились «созвониться» – с целью встречи или просто так, сейчас уже не помню.

Положив трубку, я надел пальто, открыл дверь, шагнул за порог и слышу: на кухне передают нечто важное по первой программе радио мрачнейшим голосом. Зашел на кухню в пальто, прислушался да так и ахнул. История!.. Позвонил на службу жене, но у нее, как всегда, занято и служебный телефон используется в личных целях. Звоню А. Кричу: «Ты слышала?» – «Кто?» – кричит она. «Тот, кто был», – кричу я. Тут же договорились «созвониться» – с целью встречи или просто так, сейчас уже не помню, но факт есть факт; мы встретились в тот же день несколько часов спустя... Об этом позже, всему свое время, Ферфичкин...

Еду в метро, вижу по лицам, что Москва спокойна и многие еще ни о чем не догадываются. Все это будет потом: жажда чуда, жадность к зрелищам, христианская печаль – все потом, всему свое время и так далее...

На службе уже обсуждают. Что, да как, да почему... Купили армянского трехзвездочного коньяку; выпили за упокой, и я направился к художнику М. и поэту А., где тоже чуток выпили на троих бутылку «Бело стоно», югославское белое вино, неплохое... А. сказала, что мой звонок был для нее историческим, потому что именно от меня она узнала, что умер тот, кто был, хотя перед этим заходил сантехник дядя Ваня с сизым носом и сказал, что вчера кто-то умер важный, а кто – точно никто не знает.

Покушали щец, котлеток поели, после чего А. и М. отправились на какой-то прием, который не успели отменить по случаю всенародной скорби, а я пустился по Москве дальше.

Стоп! Вот ведь какие трюки выкидывает человеческая память! Прошло всего 10 дней, а я уже все самое важное перепутал... Да ведь не 10-го объявили о смерти, а на следующий день, то есть 11-го. Все вышеописанное действительно происходило, но происходило 11-го и за одним мелким исключением – с утра я ничего не писал, о чем свидетельствуют датировки моего текста. С утра я наметил пойти в службу, чтобы оформить командировку. Я проснулся, принял ванну, побрился голландской бритвой с двумя плавающими лезвиями, которую мне подарил сценограф Бройгель, протер щеки остатками французского «After shave», крепко позавтракал и собрался ехать в город. А перед выходом, в 10 часов 55 минут, я действительно говорил по телефону с поэтом А. И разве, спрашивается, я что-нибудь успел бы написать с утра, если в 10 часов 59 минут я уже был готов «на выход», как раньше кричали по фамилии в темноте провинциальных кинозалов, когда нужно было кого-нибудь во время сеанса вызвать на улицу, по делу или просто так. В скобках замечу, что (не иначе как эта привычка осталась у народа от канувших лагерных времен, когда было «на выход» да еще плюс «с вещами»)... Но это к моим посланиям не имеет уж совсем никакого отношения, да, пожалуй что, и глуповато это замечание... Простите...

Иду вдоль по Поварской, вижу, что уже вешают флаги, красные с черненькими лентами, и по дороге встречаю одну даму, которая мне всегда все доносит, что происходит там, откуда меня выперли три с половиной года назад да так и не восстановили, хоть и обещали, да я и не жалею. Чего жалеть, если жизнь идет и уходит от того места, где была... Дама сказала, что лысый Пластронов окончательно распоясался и ведет себя нетактично, вызывая всеобщее неудовольствие, а я сказал, что в медицинском плане паранойя и