— Чувствую.
— А такие люди не нужны. Как говорит в известном анекдоте волк: «Для чего нам нужна эта самодеятельность?» Таких людей Латникова нюхом чует. Тебя только не сразу разнюхала. А теперь тебе у нас не жить.
— Ясно.
Мы шли молча.
— А я не уйду из школы! — сказал я и остановился.
— Честно? — тоже остановившись, произнес Ланин.
— Абсолютно! Ты такой ужас обрисовал! Не уйду!
— Вообще, хорошо бы. Без тебя будет полная тоска! С тобой я ожил… Я тебе даже то место покажу, куда тебе срочно надо идти права качать. До здания доведу, но сам внутрь не пойду. Извини!
— Ну ясно, ясно! Ожил, да не совсем! — сказал я.
— Молчи, щенок!
Мы с Ланиным немного повозились на газоне, потом быстро пошли вперед.
— Называется ГУНО, — проговорил Ланин. — Городское управление народного образования. Только подумай сначала, что будешь говорить. Ведь формально она права: твой дом действительно не в зоне нашей школы!
— Зато я в вашей зоне. Чую, пропадете вы без меня!
— А ты с нами пропадешь! — засмеялся Ланин.
— Ну и пускай. Так все же лучше! — сказал я.
— Я все же думаю, — произнес он, — что тебе нужно упор делать на том, что Латникова вместо тебя во Францию едет. Если это дело решится, то и все остальное тоже — автоматически.
— Но… как-то неудобно мне… за себя просить… да еще по такому делу! Почему я?
— А потому, что ты Клоду понравился! У него глаз будь здоров, он человека видит — вот тебя и увидел!
— Ясно… А что сказать?
— По порядку все и скажи. Ну, иди!
Мы остановились у внушительного здания с большими буквами ГУНО.
— Но, по-моему, детям нельзя сюда входить… только учителям!
— Можно детям, и даже нужно! А то до сих пор внушали нам, что наш удел только в прятки и жмурки играть! Хватит нас оболванивать! Самим нам пора уже решать, что и как в жизни должно быть!
— Так это все и сказать? — останавливаясь у тяжелой двери, проговорил я.
— Ну зачем же? — сказал Ланин. — Не все сразу! Для начала ты — просто бедный, обиженный мальчик, не понимающий, за что тебя обидели. И не Франция тебя волнует (это, якобы, не имеет значения), а принцип! Запомнил это слово или записать?
— Да вроде запомнил… — я вздохнул. — А хорошо это — кляузы разводить?!
— Им можно все, а нам ничего? — разозлился он. — А если голос поднять — сразу «кляузы»? Нормальная жизнь; Латникова свое слово сказала, теперь ты, крепко подумав, ответное свое слово говоришь!
— Ясно… А куда там идти… в какую комнату?
— В двести шестую, к Барсукову, он нашу школу курирует. Жалобней, не забудь, как можно жалобней — глазки моргают, голосок дрожит.
— А такого дрожащего во Францию пошлют?
— Да он поймет, что к чему! Раз наверх не испугался пойти, — значит, боец. Директрису не испугался! А перед ним заробел. Это приятно. Ну, давай! — Ланин слегка подтолкнул меня в плечо.
— Ну ладно… не толкайся! — Я открыл тяжелую дверь и вошел.
За дверью был пустой мраморный холл. У самого входа стоял стол, за ним сидел старик в черном костюме.
— Ты куда, мальчик? Сюда нельзя! — строго проговорил он, поглядев на меня.
— Я к маме! — жалобным голоском проблеял я.
— А кем она тут работает? Как фамилия? — Он насторожился, слегка привстал.
— Уборщица она! — еще более жалобно проблеял я.
— А-а… ну иди! — пренебрежительно и даже несколько брезгливо он махнул рукой.
Главное — это идти уверенно… даже если не знаешь — куда! Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж… Так. Комната двести шесть! Солидная кожаная дверь. Я потянул — с легким шелестом она отклеилась от стены.
— Ты к кому? — удивленно посмотрела на меня строгая женщина в очках. За ее спиной была еще одна дверь.
— Я к товарищу Барсукову! — небрежно проговорил я.
— Он ничего мне о вас не говорил!
— Я сам бы хотел все ему рассказать.
— Это связано с учебой?
— Не совсем.
— А с чем же?
— Рассказать? — я доверчиво поглядел на нее.
— Напиши! — Она протянула мне лист бумаги. — Только четко — свою фамилию, класс, номер школы.
Я увидел в углу, за маленьким столиком, вторую пишущую машинку.
— А можно, я напечатаю? — воскликнул я. — Понятней будет!
— Напечатать? Ну давай! — Она удивленно посмотрела на меня.
Я кинулся туда, забарабанил по клавишам. Чему только не научишься за долгую зиму на острове, когда некуда пойти!
Я напечатал, что меня пригласили во Францию юные борцы за мир, а вместо меня, — видимо, по ошибке — едет директор нашей школы Латникова Серафима Игнатьевна. Подписался от руки.
Секретарша прочла и посмотрела на меня теперь уже с ужасом.
— Кто тебя научил такое писать?
— Я самоучка.
— Ну хорошо, — неуверенно проговорила она. — Я покажу Савелию Никифорычу! Подожди! — Она скрылась за внутренней дверью.
Некоторое время я сидел неподвижно, но взгляд мой снова привлекла машинка — новенькая, аккуратненькая, с лежащей рядом стопкой бумаги. Хочется попечатать! Дело в том, что я собирался послать некоторые мои стихи в редакции, а там принимали только напечатанные на машинке. Думаю, ясно. За дверью была глухая тишина. Я помедлил еще секунду и скакнул за машинку. Быстро завинтил три листа с копиркой. Вперед! Я уже напечатал три стихотворения целиком и одно наполовину, когда дверь открылась и вышла секретарша с моим заявлением. Она глянула на меня уже с испугом: опять он что-то печатает!
— Секундочку! Сейчас допечатаю! — сказал я.
Я допечатал стих, вывинтил листки из машинки, сложил.
— Ну что? — Я посмотрел на заявление в ее руках.
На листе была надпись, сделанная почему-то зелеными чернилами, цепляющимся, брызгающим пером, — я и не знал, что такие перья еще применяются: «Тов. Авдееву. Для составления ответа».
— А кто это — товарищ Авдеев? — спросил я.
— Заместитель, — оглянувшись назад, приглушенным голосом сказала она.
— А почему он сам не составил ответ?
— Он занят! — строго проговорила она.
— Ясно. А хотите, прочту вам стих? Только что напечатал.
Она снова испугалась.
— Нет. Спасибо. Я занята! — Она стала специально рыться в столе.
— А разве занятие ваше не в том, чтобы со школьниками разбираться? — спросил я.
— Это уже наше дело, чем нам тут заниматься! — с достоинством сказала она.
