Заправщик пришел, сбросил пиджак прямо на площадку, набрал на лопату доломита и направился к печи.
Сашка загородил ему дорогу.
— Ваш билет?
Заправщик удивленно остановился.
— Какой билет? Что ты мелешь?
— Билет на право работы у этой печи.
— Да какой тебе билет? Меня мастер к вам послал в помощь.
— Этого мало, что мастер. Ты пойди сначала бороду сбрей, в комсомол запишись, а потом уже приходи. Тоже мне кадра!
Заправщик оттолкнул Сашку в сторону, но бросить доломит в печь так и не смог. Ему загородил путь Никитенко.
— Сколько вас человек в бригаде? — спросил он.
— Четверо.
— Ну и нас четверо, — сказал Никитенко, — так что, дядя, валяй-ка в свою бригаду.
Видя замешательство рабочего, который боялся ослушаться приславшего его мастера, Никитенко поднял с плиты пиджак и понес к соседней печи.
Заправщик, ругаясь, побежал за ним следом.
Крайнев, увидев эту сцену издали, хотел было вмешаться, но в это время к печи подвезли заправочную машину. Сашка взялся за рычаги управления, и заправочный материал непрерывной струей полетел в окно.
С некоторых пор Матвиенко удивляли два человека: Пивоваров и Вальский.
Пивоваров, заведующий электрохозяйством цеха, обычно был груб с рабочими, а теперь стал таким тихим и ласковым, словно он никогда и не обладал громовым басом. Изменился и Вальский, который за все время своей работы в цехе никому не сказал доброго слова, а теперь беседовал часами, ахал, охал, сочувствовал.
Лютов, переведенный в сталевары, вел себя безупречно, пока в одно октябрьское утро о нем снова не пришлось вспомнить.
Приняв от Лютова печь, сталевар дневной смены заметил, что посредине ванны сильно бурлит металл. Это было признаком разрушения подины.
Чтобы предотвратить аварию и успеть освободить печь от металла, сталевар распорядился поставить ковш под выпускной желоб, но, раньше чем это успели сделать, струя стали хлынула сквозь подину и начала заливать пространство под печью.
Есть в природе две страшные стихии: огонь и вода. Но что может быть страшнее вырвавшейся на свободу расплавленной стали, которая совмещает в себе могущество этих стихий?
Огненный поток смывал и сжигал все на своем пути. Плавились чугунные плиты, коробились опорные колонны рабочей площадки, как змеи, извивались рельсы. Поток металла попал в канаву с водой: раздался оглушительный взрыв. Посыпалась пыль со стропил здания, подкрановых балок и ферм. Остановились краны. В цехе стало темно и тихо. Люди стояли неподвижно у печей, боясь пошевелиться в кромешной тьме. Начальник смены, обычно спокойный, неторопливый Бондарев, которого взрыв застал на шихтовом дворе, метался от одного входа в цех к другому, но струя горячего насыщенного пылью и паром воздуха не давала ему войти. По его посеревшему, обмякшему лицу катились крупные капли пота.
Прибежавший из заводоуправления Крайнев оттащил его в сторону. К месту происшествия сбегались люди. Крайнев тщетно гнал их прочь.
— Могут быть еще взрывы! — кричал он, но рабочие не расходились.
Прибежали Матвиенко, Гаевой, Дубенко. Самодовольно покручивая короткие усики, явился Вальский, как бы всем своим видом говоря: «А все-таки при мне таких аварий не было». Сергей Петрович и без осмотра печи понимал, что она выведена из строя, по крайней мере, дней на пять, на неделю, но у него не поворачивался язык сказать об этом. Он подозвал к себе начальника смены.
— Вызовите сейчас же в цех сменного мастера и сталевара Лютова: они осматривали печь перед завалкой, — приказал он.
Осмотр печи подтвердил самые худшие предположения. Сто пятьдесят тонн стали покоились под печью безобразным коржом, вобрав в себя все, что встретилось на пути. Большая часть металла очутилась в главном дымоходе и почти закрыла выход в трубу.
Крайнев вылез из-под площадки, весь мокрый от пота. Он никак не мог зажечь папиросу — спички в его кармане отсырели.
На общезаводской рапорт Сергей Петрович не пошел, ожидая прихода Лютова. Рассыльная каждый раз получала ответ, что Лютов еще не приходил домой. Подручный сталевара рассказал, что после пуска плавки на подине была обнаружена яма у отверстия. Лютов не сказал об этом мастеру, сразу после выпуска ушедшему к другой печи, где плавка тоже была готова, а приказал начинать завалку.
На вопросы Крайнева испуганный и смущенный мастер ответил, что подину он не осматривал, доверившись Лютову.
— Лютов — тоже мастер, — говорил он в свое оправдание, — не меньше моего понимает.
Исчезновение Лютова заставило Крайнева и Матвиенко глубоко задуматься.
Положение осложнялось еще тем, что не хватало кислорода, необходимого для резки и удаления из дымохода металлического «козла» по частям. Кислородная установка на азотнотуковом заводе в Горловке была повреждена при бомбежке и работала в половину своей мощности.
— Неужели это умышленно? — вслух подумал Сергей Петрович.
Матвиенко молча протянул ему конверт. Крайнев быстро пробежал глазами ответное письмо райисполкома на запрос о Лютове, сделанный цеховой партийной организацией. Райисполком сообщал, что отец Лютова — кулак; в первые дни коллективизации был осужден вместе с двумя сыновьями за поджог колхозного хлеба, а остальные члены семьи, в числе которых был и Николай Лютов, сосланы на север.
— Когда получил? — резко спросил Сергей Петрович.
— Сегодня с утренней почтой, — хмуро ответил Матвиенко. — Теперь все понятно.
Матвиенко встал из-за стола и быстро зашагал по комнате.
— Одного себе простить не могу, Сергей Петрович: почему я так поздно догадался запросить о нем… — Он с силой ударил кулаком по подоконнику и тяжело опустился на стул.
В комнату вошел высокий, слегка прихрамывающий на одну ногу старик. Видя, что начальство занято беседой, он осторожно присел на стул в углу. Из-под седых, сросшихся над переносицей бровей поблескивали живые, с молодым огоньком глаза. Это был заведующий складом огнеупоров Дмитрюк. Он всю жизнь проработал в этом цехе каменщиком, мастером, обер-мастером каменных работ и состарился здесь.
Вальский, любивший показную распорядительность, уволил его, но оформить расчет не успел, так как сам вынужден был сдать цех. Подписать обходной лист Дмитрюк явился к новому начальнику. Крайнев спросил его, почему он уходит из цеха, и унылый вид старика сказал ему больше, чем короткое, немногословное объяснение. Крайнев оставил старого каменщика в цехе, подобрав ему посильную работу. Он хорошо знал цену мастерам, которые росли вместе с цехом и держали в памяти тысячи нужнейших мелочей, знал цену опыту, накапливаемому годами.
Дмитрюк ожил. Каждое утро, заглянув на склад кирпича и пожурив, порядка ради, кладовщицу, он поднимался на рабочую площадку печного пролета и придирчиво осматривал печи. Потом находил мастера каменщиков и водил его за собой, показывая вскрывавшиеся швы кладки, намечающиеся прогары, засосы. Если ему попадался на глаза обер-мастер, он и его брал с собой в обход и ворчал при этом так, словно тот был в его подчинении. Формально он не имел никаких прав распоряжаться, но старика слушались, потому что привыкли слушаться.
Однажды во время ремонта дед, кряхтя, залез в печь, уселся на пороге завалочного окна и, не поворачивая головы, лишь кося глазами по сторонам, начал присматриваться к работе.
Вскоре он заметил, что один из каменщиков оставляет большие зазоры между кирпичами.
— Слушай, сынок, а кто у вас обер-мастером был? — ласковым голосом спросил дед, подходя к каменщику.
