Гайс начал было застегиваться, но, передумав, быстро сбросил пальто и сам полез в отверстие.
Гудович испуганно взглянул на Прасолова.
Зондерфюрер долго шарил по дну коробки, но ничего не нашел. Выбравшись из отверстия, он подошел к Штаммеру и недоумевающе развел руками.
Причину поломки так и не удалось выяснить.
Вернувшись из цеха, фон Штаммер освободил Воробьева, и тот с трудом доплелся в цех. К нему подошел Гудович, и оба уселись у станка. Мастер долго любовался кусками шестерен и обломками зубьев.
— Чистая работа, Коля, а? — спросил он.
Зубья шестерен были идеально отшлифованы.
— Чистая, — отозвался Гудович, — куда им до нас! — И он показал рукой в сторону немецких станков.
Воробьев хитро улыбнулся.
— Я не о той работе говорю, а об этой. — Он набрал полную руку мелких обломков. — Чистая, а?
Они долго сидели, складывая обломки шестерен и разговаривая вполголоса.
Старик почувствовал себя плохо. Гудович отвел его в контору и уложил на скамью.
Петр Прасолов очень обрадовался, когда увидел, что Воробьев вернулся. Он чувствовал себя ответственным за его жизнь.
Месяц назад в поселке поблизости от разъезда Новый Петр отыскал небольшой домик, где жил мастер Воробьев с женой и внуком. В городе строиться было негде, и старик облюбовал себе место здесь. «На вольном воздухе и к кладбищу ближе», — так полушутя-полусерьезно объяснил он свой выбор.
Прасолов и Воробьев долго разговаривали о новых порядках, о зверствах гитлеровцев, о положении на фронтах, о голоде, о заводе. Старик особенно интересовался механическим цехом, где он не был с того дня, когда немцы вступили в город. Петр болтал о том о сем, но мастер, сразу понял, что парень явился к нему неспроста. Как только жена вышла из комнаты, он прямо спросил:
— Говори, зачем пришел? Время сейчас не такое, чтобы по гостям ходить.
Петр взглянул старику в глаза и решился:
— Я к вам, Федор Пафнутьевич, с просьбой от подпольного городского комитета.
— От городского комитета? — оживился Воробьев, но в то же время посмотрел на Прасолова с некоторым разочарованием: ему представлялось, что в комитете должны быть взрослые, солидные люди, такие, как Гаевой, Кравченко, — а тут вдруг явился его ученик, мальчишка, буян…
Мастер с недоверием посмотрел на Петра, но заметил жесткую складку в уголках его губ и незнакомое, суровое выражение глаз. «Скажи на милость, — с удивлением подумал старик, — до чего же парень повзрослел за это время»!
— От городского комитета большевистского подполья.
— На что же понадобились комитету мои мощи?
— Нас в цехе станки-автоматы замучили, — сокрушенно признался Петр. — Со старыми станками сами справляемся, ломаем помаленьку, детали растаскиваем, ремни режем. А вот пришли два фрезерных с одесского завода — ничего с ними сделать не можем. В цехе к ним и подступиться нельзя: немцы сейчас же караульного ставят и устанавливают эти станки в особом пролете, тоже под охраной. Ну что тут сделаешь?
Старик беспомощно пожал плечами:
— Что я могу сделать, Петя? Я и до завода не дойду.
— Вы и не ходите, Федор Пафнутьевич. Сами знаете, составы теперь по неделям на разъезде стоят. Уголь на паровозах — немецкий, не по нутру им, вроде как нам фашистская власть…
Воробьев хитро усмехнулся.
— Понял я тебя, Петя, — сказал он, — хорошо понял. Умные головы в городском комитете! Очень умные и знают, к кому прийти. — Он добавил совсем растроганным голосом: — Спасибо, родные, что не забыли старика. Как же это я сам не додумался, что станочки-то неделями простаивают… можно сказать, под самым носом… Эх, дурак старый…
— Инструмент какой нужен? — спросил Петр.
— Инструмент? — переспросил старик таким тоном, словно хотел выбраниться. — Да где ты такого мастерового видел, чтобы он у себя инструмента не имел? Пойди глянь: вся кладовая завалена, больше, чем сейчас в инструментальной.
С тех пор Прасолов знал: если в цех поступает новый станок и на нем начерчен мелом крестик — это покойник, о нем можно не беспокоиться.
Сверлильный многошпиндельный станок прибыл в цех с пометкой Воробьева, но устанавливать и пускать этот станок гитлеровцы заставили самого Воробьева, узнав от кого-то об этом квалифицированном мастере.
Теперь тревога за старика несколько улеглась. Немцы избили его, но жить он будет. А вот что делать, если в цех поступят новые станки? Ходить по ночам на разъезд Воробьеву больше не придется: за ним начнут следить, для того и выпустили…
Услышав за спиной чьи-то шаги, Прасолов взялся за ключ. Рядом с ним стоял Гудович.
— Завидую! — восхищенно сказал он. — Искусные руки и умная голова! Ведь ночью работал, а правильно определил и направление вращения, и место, где можно вызвать наибольшую поломку. Я себя уже знатоком считал, а далеко мне еще до старика. Хороший мастер! Сколько людей вырастил. Не зря живет.
— Ты это о ком? — спросил Петр, не отрываясь от работы.
Он никогда не считал Гудовича хорошим товарищем и недолюбливал его. Гудович был знающим наладчиком станков, неплохо учился в вечернем техникуме, но слыл в цехе заносчивым и хвастливым парнем.
— Брось, Петя, ты знаешь, о ком я говорю, — не обижаясь, ответил Гудович. — Меня сегодня Федор Пафнутьевич полностью проинструктировал, чувствует, что ему уже не придется этим заниматься, побили его крепко. «Передал, говорит, я тебе свои знания, передаю и задание. Временно меняй квалификацию, из наладчика делайся разладчиком». Одно мне досадно — почему я сам до этого не додумался! Только я бы не гайку, а гранату там пристроил, вот бы она оттуда брызнула!
Петр обернулся. В глазах Гудовича светилось такое искреннее чувство, что ему нельзя было не поверить.
— Ну, а теперь показывай гайку, — хитро подмигнув, сказал Гудович.
Прасолов огляделся и достал гайку из-за пазухи.
Гудович долго рассматривал зазубренный кусок металла, при помощи которого удалось вывести из строя огромный станок.
5
Врач тщательно осмотрел рану и, отвернувшись, сказал:
— Можете продолжать вашу деятельность.
Это была единственная фраза, которую он произнес за все время лечения.
После того как врач ушел, Сергей Петрович позвонил Пфаулю, оделся и вышел из квартиры. Голова у него кружилась — и от волнения, и от слабости, и от свежего воздуха. Его поразила белизна снега, сверкавшего на солнце. Когда завод работал, снег никогда не был таким чистым. Теперь на всей территории завода стояла непривычная тишина. Только издалека, со стороны механического цеха, доносилось громыхание мостового крана.
Постепенно ускоряя шаги, Крайнев дошел до главной улицы поселка. В огромных коробках разрушенных и сожженных домов из-под груд мусора торчали заржавевшие спинки кроватей. Страшно было смотреть на сохранившиеся кое-где обои — синие, голубые, розовые…
Но еще страшнее было смотреть на уцелевшие дома. Они пестрели вывесками: «Мануфактурная
